Метаполитика - Ефимов Игорь Маркович - Страница 38

Другой способ – принудительные займы (как правило, без отдачи). Абсолютизм постепенно приходит к убеждению, что кошельки и сундуки его подданных должны быть открыты для него в любое время. Он запускает в них руку когда вздумается, а всякое выражение недовольства объявляет бунтом. Он посылает сборщиков «добровольных» пожертвований обходить дома горожан, как Филипп II в Испании, или ставит их у касс, выдающих зарплату, и заставляет подписываться на займы, как Сталин в России. Когда же придет объявленный срок платежа, властитель либо сделает вид, что ни о чем не помнит, либо объявит себя банкротом (Эдуард III Английский, Карл И Испанский) – и пусть кредиторы попробуют взыскать с венценосного должника.

Пошлины на ввоз и вывоз, установление внутренних таможен, обложение всякой торговой и промышленной активности, а с другой стороны – продажа откупов и монополий за бешеные деньги – эти и им подобные финансовые приемы мы можем встретить почти в любой деспотии. Естественно, промышленность и торговля приходят в упадок, а вслед за ними, не получая сбыта, хиреет и сельское хозяйство. Всякий человек, имеющий капитал, спешит припрятать его; всякое предприятие, приносящее доход, спешит закрыться, чтобы не привлекать жадных взоров властей; всякое нововведение и усовершенствование душатся в зародыше господством монополий; всякий товарообмен замирает под грузом непосильных пошлин.

До тех пор пока абсолютная власть находится в руках человека, избравшего неведенье, надеяться на перемены в хозяйственной жизни не приходится. Для того чтобы распорядительная функция могла возобновить свою нормальную деятельность при сохранении единовластия, нужен, по крайней мере, здравый смысл Елизаветы Английской, которая «немедленно и сразу уничтожила все дарованные ей самой монополии» (20, т. 2, с. 390), когда палата общин разъяснила ей таящуюся в них опасность; или дальновидность Ашшурбанипала, восстановившего права крестьян – земельных собственников; или смелая энергия Петра I, осознавшего своим умом еще до Адама Смита, что богатство государства состоит не столько в золоте, сколько в производительной мощи. В противном случае распорядитель окажется первой жертвой близорукой жадности неведенья, облеченного всей полнотой верховной власти.

Конечно, все вышесказанное не значит, что властное неведенье питает отвращение к распорядительной функции как таковой. Кто-то должен распоряжаться – с этим оно вполне согласно. Ему ненавистен в первую очередь распорядитель-собственник. Причем чувство это в некоторых случаях наглядно демонстрирует свою иррациональность. Китайский император Цинь Ши-хуанди хвастался тем, что «заставил (население) заниматься основным делом; поощрял земледелие и искоренял второстепенные занятия» (58, с. 161), то есть торговлю и финансовую деятельность. Сталин с таким же упорством искоренял нэпманов. И тот и другой деспот испытывали острую нужду в денежных средствах, и тот и другой могли бы получить умеренными налогами от торговцев гораздо больше, чем конфискациями и застенками. Но неведенье тем и отличается, что оно может зарезать даже курицу, несущую золотые яйца.

Чаще всего коронованное неведенье стремится прибрать распорядительную функцию к рукам, вытеснить распорядителя-собственника распорядителем-служащим. Ему кажется, что таким образом все возможности распорядительства окажутся в его руках. Чиновничья сеть Древнего Египта, Китая, Византии, Турции, Испании, России порой достигала таких размеров, что принимала на себя основной (а порой и весь) объем распорядительной функции. Даже там, где распорядитель-собственник был огражден от покушений кастово-сословными барьерами, центральная власть порывалась ущемить его права, передать их своим слугам. Во Франции Людовика XIV поместное дворянство посредством развития сети чиновников постепенно было превращено из класса активных распорядителей в паразитирующую прослойку. «Все законодательство и вся административная практика согласно и неуклонно действовали против местного владельца, стараясь отнять у него все живые общественные функции и оставить его при одном голом титуле… Уже с давних времен дворяне очень слабы против интенданта короля. Двадцать человек дворян не имеют права собраться вместе, чтобы обсудить какое-нибудь дело, без особого дозволения короля… Управление деревней совершенно не касается местного владельца, так что он не имеет даже права надзора: раскладка налогов, набор рекрутов, поправка церкви, созыв приходского собрания, прокладка дорог, основание благотворительных учреждений – все это дело интенданта или общинных властей, назначаемых интендантом… Удаленный от дел, свободный от налогов, дворянин живет одиноким, чужим среди своих вассалов… Он является к возделывателям этой земли, и без того уже истощенной казенными поборами, лишь для того, чтобы потребовать свою долю» (76, с. 54, 53, 58).

Подобное выхолащивание распорядителя-собственника превращает экономическую жизнь государства в судорожное переползание от одного урожая до другого и рано или поздно приводит его на грань катастрофы. «Народ походит на человека, бредущего через болото, где вода восходит ему до рта: при малейшем понижении дна, при малейшей волне он теряет почву под ногами, погружается в воду и захлебывается… Мрачен вид страны, в которой сердце перестало гнать кровь по самым отдаленным жилам… Из главных провинциальных городов Франции отходила в Париж раз в неделю одна почтовая карета, да и та не всегда бывала полна: вот вам что касается денежных дел. Из газет имелась только одна «Газетт де Франс», выходившая два раза в неделю: вот вам что касается движения умов» (76, с. 439, 68).

А ведь это сказано о Франции Монтескье, Вольтера и энциклопедистов! Что же тогда говорить о других?

В Испании XVII века, пронизанной клерикально-чиновничьей саркомой насквозь, голод и голодные бунты были обычным явлением. В странах же, подобных Турции, Китаю или России, неведенье порой достигало столь полного торжества, что ни один беспристрастный свидетель не допускался проникнуть дальше дипломатических приемных, а когда проникал и пытался описать, что там творилось, цивилизованный мир отказывался верить – так это было страшно. «Я удалялся в деревни и изучал положение людей, обрабатывающих землю, – пишет Франсуа Вольней о Турции XVIII века. – И повсюду я видел только грабительство и опустошение, только тиранию и нищету» (56, с. 215). «Князья и дьяки определяются на место самим царем и в конце каждого года обыкновенно сменяются, – сообщает нам Флетчер о России времен Годунова. – Метод обогащения царской казны состоит в том, чтобы не препятствовать насилиям, поборам и всякого рода взяткам, которым должностные лица подвергают народ в областях, но дозволять им все это до окончания срока службы, пока они совершенно насытятся; потом поставить их на правеж и вымучить из них всю или большую часть добычи…". В какой же степени поступки тамошних властей тягостны и бедственны для несчастного угнетенного народа, населяющего эту страну» (79, с. 48). В ханьском Китае коррупция чиновничьей системы довела страну до того, что «торговля замерла… в 204 году был издан указ о сборе всех налогов натурой, а несколько позднее императорским указом были отменены деньги и в качестве средства обмена стали употребляться зерно и шелк… (Голод был такой, что) люди превратились в людоедов, и кости мертвецов были разбросаны по всей стране» (68, т. 2, с. 537).

И тем не менее распорядитель-служащий демонстрирует необычайную историческую живучесть. Его позиции укрепляются не только неведеньем центральной власти. Неведенье трудового народа также скорее соглашается терпеть над собой назначенного чиновника, нежели частного владельца. Когда обширное социальное я-могу распорядителя связано лишь с занимаемым постом, а не с личностью человека, зависть меньше терзает душу большинства и социальный мир становится легче достижимым. Распорядителем-собственником может быть только человек определенных способностей, распорядителем-служащим может быть всякий – лишь бы он готов был исправно следовать приказаниям начальства и инструкциям. Свободных предпринимателей часто поражает отсутствие деловых качеств у «деловых людей» тоталитарных государств, то есть у чиновников. Они не понимают, что в условиях строгой чиновничьей субординации выдающиеся качества становятся пороком, а сокрытие, подавление или, еще лучше, отсутствие их – добродетелью. Они также не отдают себе отчета в том, что отсталый народ порой и не имеет достаточного числа способных, знающих, ответственных и энергичных людей для формирования распорядительной функции на частнособственническом принципе; на служебном же принципе распорядительную функцию можно построить всегда, из любого человеческого «материала».