С тобой все ясно (дневник Эдика Градова) - Васильев Владимир Петрович - Страница 5

• Предыдущая
• 5/28
• Следующая

Это собрание я запомню. Потому что в конце его, перед самым звонком, пришла старшая пионервожатая и объявила, что в школе создается вожатский добровольческий отряд. Но о ней я писать не буду.

Не буду.

Возле учительской я случайно услышал, как Ангелина Ивановна ласково прогудела: "Так это вы и будете наш новый коллега? Рады вам, добро пожаловать в наш коллектив".

Я его не рассмотрел, потому что пришлось повернуться спиной, чтобы подслушивать дальше. Мне было интересно, и я нагло подслушивал.

- Уж не знаю, как вам покажутся мои из девятого "бэ", - нежно ворковала Ангелина. - Они не из краснобаев...

- Надеюсь, у меня не отмолчатся, - сочным баритоном ответил незнакомец. - Постараюсь устроить им такую жизнь, чтобы захотелось говорить каждому...

Я пошел прочь. Он нам "устроит жизнь"! Самодовольный баритонщик! Ничего, мы ему тоже устроим. Нас голыми руками не возьмешь. Мы через каторгу М. С.

прошли. Она нас пытала "вопросами для самостоятельной работы" - мы молчали. Ничего не добьется и этот.

Последний урок Бабуси. Она всем сказала что-нибудь хорошее на прощанье. "Тебе, Эдуард, желаю немножко больше серьезности", - это мне. Думаю, что немножко больше серьезности мне не помешает.

- Ну вот, дети. И вы отдохнете от меня. И я от вас - на заслуженный отдых, - сказала она и отвернулась к доске.

Позвонил Матюшин.

- Сходняк у меня на хате через тридцать минут.

Побалдеем. Путем?

Послушала бы Римма Николаевна такую речь!

Не тем путем идет Боря. Но сегодня мне надо с ним до говориться, как устроить достойную встречу тому, с баритоном. Хотя бы с Борей договориться.

- Куда ты? - спрашивает Томка.

- К Боре, - честно отвечаю я. И привираю: - Задачку не могу решить по химии. Так маме и скажешь. Если задержусь, значит, в кино пошли.

- Кино про любовь?

- Да, "дети до шестнадцати". Тебе неинтересно.

- Почему это неинтересно?

Но я уже не слушаю, убежал. Бегу и думаю: "Ну, сестры пошли! Не позавидуешь ни учителям, ни родителям..."

Ритуал приветствий у нас давно отработан.

- Пароль?

- Пан или пропан. Отзыв?

- Изопропанбутан.

- Свой, - облегченно вздыхает Боря. - "Хвоста"

не привел?

Не люблю я эту коммунальную квартиру с одним телефоном на всех. Отец и сын Матюшины ютятся в небольшой комнатушке, куда мы и спешим скрыться.

- Балдежную кассету достал, - хвастается Боря и ставит на стол старенький магнитофон, тяжелый и неуклюжий, как кость какого-нибудь бронтозавра. Бо^ря в тренировочном костюме, от всей его приземистой фигуры веет мощью, бицепсы так и играют, квадратный подбородок застыл, и только ресницы простодушно хлопают, словно след детства, забытый на мужском лице. Он нажимает кнопку. Шейк, как соскучившийся по хозяину пес, бросается мне в ноги. Я ору и дергаюсь во все стороны сразу. Красота, кто понимает! А кто умеет, так еще красивее. Смотреть на Борю одно удовольствие. Недаром скульптор Босов, отец нашего Андрея, хочет лепить Матюшина. Говорит, что Борис очень пластичен в движениях. Истинная правда.

Внезапно музыка обрывается, и мы слышим, как кто-то стучит кулаком в стену. Соседи возмущены.

Их тоже можно понять: квартира-то коммунальная.

Кому-то наша музыка кажется "дикой", а я убежден, что дикость - жить и не танцевать шейк.

Пока Боря склеивает ленту, я смотрю на его руки.

Действует он ловко и сноровисто, словно не он работает, а коричневые язычки двух обрывков сами прилипают друг к другу. Готово! Боря выключает магнитофон и достает откуда-то бутылку портвейна.

- Не дают балдеть громко - придется втихую, - сокрушается он. - Тебе плеснуть, сынок?

Я отрицательно качаю головой и достаю сигарету.

Делаю вид, что все в порядке вещей. Андрей мне намекал недавно, что Боря к бутылочке прикладывался, но при мне... Я молчу, потому что боюсь, как бы Матюшин не отрезал по-босовски: "Град, выпади!" А "сынка" я как-нибудь переживу.

Боря одним духом выпивает почти полный стакан и тут же наливает еще. Не закусывает. Все делает как его отец. Плохо мне без папы, но иметь отца-пьяницу... Не знаю, что лучше.

- Балдей. - Он снова протягивает мне стакан.

Я снова отказываюсь. - Ах да, я и забыл, что ты у нас девушка непорочная. Ну тогда отвернись, а то плохому научишься. - Он пьет, смеется, краснеет, загорелое лицо его цветом напоминает теперь магнитофонную пленку.

- Борис Михайлович, что случилось? - спрашиваю я.

- Все нормально, - медленно выговаривает он.

У Бори всегда "все нормально", но я чувствую, что сегодня это не так. Он хочет налить еще, но я выхватываю бутылку. Он не пытается ее вырвать, только бормочет:

- Я могу один пол-литра... Спорим? - Руки его бессмысленно болтаются в воздухе.

- Можешь, можешь. Что случилось?

- Не бойся, все нормально. - Боря встает и, покачиваясь, идет к окну. Двух мачех пережил - переживу и эту...

Вот оно что. У Матюшина-старшего два пунктика: пить и жениться. И мачехи Боре попадаются какие-то непутевые и неласковые. Хорошо хоть долго не задерживаются. Интересно, как бы я реагировал, если бы Римма Николаевна привела нам кого-нибудь в "папы"?

В отчимы то есть. Томка, кажется, не против. Но я...

К счастью, товарищ Градова поглощена своей больницей по макушку. Кажется, так.

- Борис Михайлович, я хочу с тобой насчет нашей литературной мачехи... Представь, это мужик. Обещал нам устроить веселую жизнь...

- Ну и пусть. - Боря совсем повесил голову.

- Как это пусть? А Бабуся? Давай хоть траурную неделю объявим, что ли?

- Давай, - безучастно повторяет Боря. Он думает о своем.

Я снова закуриваю. Все-таки я болван. Даже друзей своих не знаю. Вот Борис Михайлович Матюшин.

Он всегда казался мне человеком с одним неизвестным.

Сама простота. Земля. Душа на ладони. Иное дело Андрей - там неизвестных тысяча. Уравнение, которое решения не имеет. Для меня, во всяком случае.

Что же получается? Андрея для меня загадка. Роман-Газета - загадка. И вот еще одна - сидит и хлопает ресницами.

- Знаешь что, - неожиданно и зло говорит Боря. - Если жить честно, ничего не добьешься. Видишь, как мы живем? Видишь? А у соседей посмотрел бы - машина, гараж, дача...

- Если б твой отец бросил пить...

- Ты моего отца не трожь! Он правильно говорит:

"Вся сила в деньгах. Есть деньги - все есть, нет их - ничего нет".

- С тобой все ясно, Борис Михайлович. Ты окосел.

В эту минуту я решил, что не буду пить. Никогда.

- Разболтался я. - Боря шумно вздохнул. - Не путем это. Знаешь, все надоело. И дом и школа - все.

Давай дадим деру, а? Рванем на море? Андрея мы уговорим, он согласится. Давай?

- А деньги?

- А руки зачем?

- От трудов праведных не наживешь палат каменных. Ты же так считаешь?

- Нам палаты и не нужны. Нам на автобус и чтоб с голоду не сдохнуть. Ну как?

Я задумался. Мне так живо представилось море.

Бежишь по гальке, раскаленной, словно белые угли, и ныряешь в зеленоватую прохладу. Море тебя обнимает и выталкивает - подыши, мол. Ветерок пахучий - соль, водоросли, сосны. А если еще и волна в кудряшках, как у Ани Левской...

- Даешь море! - заорал я как сумасшедший. - И ставь на прощаньице шейк - назло соседям и всем мачехам на свете!

Быстро, быстро они забыли Бабусю. Неужели и я забуду? Неужели мы все предатели? Мы же совсем не вспоминаем первую учительницу Людмилу Бориславовну, а как ее любили! Я вчера пошел к ней на перемене: она со своей малышней возится, меня и не заметила. На следующей перемене я опять. А подойти неловко, скован, как рыцарь доспехами. Она наконец меня заметила: "А, Вадик!.. Ну да, Эдик. Прости. У меня сейчас мальчик есть, очень на тебя похож. Мой Вадик такой же беспокойный, каким был ты..."

Я всегда считал, что отец меня предал. Нас с Томкой. С Риммой Николаевной - это их дело, взрослое.

• Предыдущая
• 5/28
• Следующая