Сын Альбиона (Жена-дитя), (Жена-девочка) - Рид Томас Майн - Страница 18

• Предыдущая
• 18/77
• Следующая

С того момента, как карета тронулась, и до возвращения торопливо отосланного лакея мистер Суинтон вел себя, как человек, вполне владеющий собой. Выпитое за день словно вернуло его уму обычную остроту; письмо мистеру Луису Лукасу с приглашением он писал в здравом рассудке. Встречу он назначил в своем номере, сопроводив просьбой простить его за то, что сам не пришел к мистеру Лукасу. Причина в том, что он «перебрал» накануне.

Все это он мог бы написать твердым почерком и хорошим стилем, ибо мистер Суинтон не тупица и не невежда.

Однако, напротив, написал неразборчивым почерком и едва подбирая слова — очевидно, чтобы произвести впечатление сильно выпившего.

Все это было не случайно. Не случайно было и поведение мистера Суинтона, когда он услышал в коридоре приближающиеся шаги своего предполагаемого посетителя. Оно снова стало эксцентричным, каким было в течение всего дня.

Можно было ожидать, что бывший королевский гвардеец, в соответствии со своими прошлыми привычками, попытается привести в порядок туалет перед встречей с гостем. Напротив, мистер Суинтон проделал нечто совсем противоположное: пока мистер Лукас приближался, Суинтон попытался придать себе как можно более беспорядочный вид. Сбросил сюртук, который в забывчивости проносил весь день, жилет, скинул помочи, смял рубашку и привел в беспорядок волосы.

В таком виде Суинтон стоял в ожидании посетителя. Выглядел он как человек, только что пробудившийся от сна или протрезвевший.

И такое поведение, которое лишь утром не было подделкой, он сохранял в течение всего времени, пока гость оставался у него в номере.

Мистер Лукас не подозревал, что англичанин его разыгрывает. Он сам был в таком состоянии, что готов был поверить. Чувствовал себя, как он признался, «побитым, как дьявол». Таков был его ответ на приветствие Суинтона.

— А, клянусь Юпитейом! Навейно, так и есть! Я себя точно так же чувствую! Ах… я словно пуоспал целую неделю!

— Ну, вы пропустили три еды, а я две. Смог показаться только за ужином.

— Ужин! Вы хотите сказать, что я и на него опоздал?

— Конечно. У нас мы это называем ужином, хотя, мне кажется, в Англии вы в это время обедаете. Сейчас уже девятый час.

— Клянусь Небом! Это плохо! Мне кажется, вчеуа вечеуом что-то пуоизошло. Вы ведь были со мной?

— Конечно, был. Я дал вам свою карточку.

— Да, да. Она у меня. Меня оскоубил какой-то тип — мистеу Мейнауд. Если я пуавильно помню, он меня удауил по лицу.

— Верно, ударил.

— И если не ошибаюсь, вы, сэу, обещали сыгуать уоль моего… дууга.

— Совершенно верно, — согласился Лукас, радуясь возможности получить удовлетворение за свою обиду, и притом так дешево. — Совершенно верно. Готов выполнить свое слово, сэр.

— Спасибо, мистеу Лукас, множество буагодайностей! А сейчас не вйемя уазговайивать! Клянусь Юпитеуом! Я спал так долго, что мог бы пуослыть невежливым. Мне написать вызов или вы сделаете это сами? Вы знаете все, что пуоизошло, и можете писать, как захотите.

— Ну, в оформлении не будет трудностей, — сказал избранный секундант, который, действуя уже в этой роли в прошлом, был хорошо знаком с «кодексом». — В вашем случае все обстоит очень просто. Этот мистер, или капитан Мейнард, как он себя называет, оскорбил вас очень сильно. Я слышал, как об этом говорят в отеле. Вы должны вызвать его на дуэль, если он не извинится.

— Да, конечно. Я так и сделаю. Напишите за меня, а я подпишу.

— Может, вам лучше написать самому? Вызов должен быть написан вашей рукой. Я его только передам.

— Веуно, веуно! Будь пуоклята эта выпивка! Заставляет меня обо всем забыть. Конечно, я сам напишу.

Сев за стол, рукой, которая нисколько не дрожала, мистер Суинтон написал:

— Как вы думаете, подойдет? — спросил бывший гвардеец, протягивая листок секунданту.

— То, что нужно! Коротко и резко. Мне особенно нравится — без «ваш покорный слуга». Кажется более вызывающим и скорее вызовет извинение. Куда мне его отнести? Если не ошибаюсь, у вас есть его карточка. Там разве нет его номера?

— Веуно, веуно! Есть кауточка. Посмотйим.

Подняв сюртук с пола, куда он его бросил, Суинтон поискал карточку. Номера не было, только имя.

— Неважно, — сказал секундант, сжимая кусочек картона. — Доверьте это мне. Я вернусь с ответом, прежде чем вы выкурите сигару.

И с этим обещанием мистер Лукас покинул комнату.

Мистер Суинтон сидел, курил сигару, и на лице его было выражение, которое никто, кроме него самого, не смог бы истолковать. Это была сардоническая усмешка, достойная Макиавелли.[44]

Сигара догорела едва до половины, когда в коридоре показался торопливо идущий мистер Лукас.

Он ворвался в комнату с выражением, свидетельствующим о каком-то странном событии.

— Ну что? — спросил Суинтон намеренно хладнокровным тоном. — Что он сказал?

— Что он сказал? Ничего.

— Навеуно, обещал пйислать ответ с дуугом.

— Он ничего мне не пообещал; по той простой причине, что я его не видел.

— Не видели?

— Да. И, наверно, не увижу. Трус «смылся».

— Клянусь Юпитеуом! Мистеу Лукас, я вас не понимаю!

— Поймете, когда я вам скажу, что ваш противник отправился в Нью-Йорк. Уплыл с вечерним пароходом.

— Клянусь честью, мистеу Лукас! — с деланным изумлением воскликнул англичанин. — Вы, должно быть, шутите.

— Нисколько, уверяю вас. Дежурный сказал, что он оплатил счет и взял с собой все вещи. К тому же я видел кучера, который его отвез и только что вернулся. Он сказал, что высадил мистера Мейнарда и помог отнести на борт его багаж. С ним был еще один человек, какой-то иностранец. Будьте уверены, сэр, он сбежал.

— И не оставил никакой записки, никакого адйеса, где бы я мог его найти?

— Ни слова, насколько мне известно.

— Клянусь Господом!

Человек, о котором они говорили, в этот момент стоял на палубе парохода, быстро шедшего по волнам океана. Рядом работали на корме матросы. Мейнард смотрел на огни Ньюпорта, пробивавшиеся сквозь тьму.

Его внимание привлек огонек на верху утеса. Он знал, что это светится окно в южной части «Оушн Хаус».

Он совсем не подозревал, что сейчас о нем говорят в этом кишащем муравейнике красоты и моды, иначе пожалел бы о своем спешном отъезде.

Не думал он и о том деле, которое увлекало его. Мысли его были полны сожалений. Даже пылкая любовь к священному делу свободы не избавила его от этих сожалений.

Рузвельдт, стоявший рядом и видевший тень на лице друга, легко догадался о ее причине.

— Послушайте, Мейнард, — сказал он фамильярным тоном, — надеюсь, вы не вините меня за то, что я вас вырвал оттуда. Я вижу, вы что-то там оставили.

— Оставил что-то? — изумленно повторил Мейнард, хотя и понимал, что имеет в виду граф.

— Конечно, оставили, — оживленно ответил Рузвельдт. — Разве вы можете провести на одном месте шесть дней подряд, не оставив возлюбленную? Верно, повеса?

— Вы несправедливы ко мне, граф. Заверяю вас, я никого…

— Ну, ну, — прервал его революционер, — даже если оставили, забудьте, будьте мужчиной! Пусть теперь сабля будет вашей возлюбленной! Подумайте о том, какие перед нами великолепные перспективы. Как только мы прибудем в Европу, вы примете на себя командование целой студенческой армией. Так решила Директория. Отличные ребята, уверяю вас, эти немецкие студенты, подлинные сыны свободы — a la Schiller,[45] если хотите. Можете с ними делать все, что захотите, пока ведете их против деспотизма. Хотел бы я иметь такую возможность!

• Предыдущая
• 18/77
• Следующая