Бремя любви - Кристи Агата - Страница 19

• Предыдущая
• 19/37
• Следующая

На следующий день, едва Лаура пообедала, как зазвонил телефон.

– Лаура? Это я, Ширли.

– Ширли, что случилось? У тебя такой странный голос.

– Я насчет Генри. Он в больнице. У него полиомиелит.

«Как у Чарльза, подумала Лаура, и ее мысли ринулись к событиям многолетней давности. Как у Чарльза».

Трагедия, которую в то время она не могла осознать по малости лет, вдруг обрела новое значение.

Мука, прозвучавшая в голосе Ширли, напомнила ей ее муки матери.

Чарльз умер. Умрет ли Генри?

Да, умрет ли Генри?

– Детский паралич – то же, что полиомиелит? – спросила она Болдока.

– Просто другое название. А в чем дело?

– У Генри полиомиелит.

– Бедняга. И ты хочешь знать, выживет ли он?

– Ну… да.

– И надеешься, что нет?

– Болдок, вы делаете из меня какое-то чудовище!

– Сознайся, юная Лаура, такая мысль у тебя мелькнула.

– У любого может промелькнуть ужасная мысль. Но я никому не желаю смерти, правда, не желаю.

Болдок задумчиво сказал:

– Да. Не думаю, что ты желаешь – теперь.

– Что значит теперь? А, вы имеете в виду старую историю про Вавилонскую блудницу? – Она не смогла сдержать улыбку от воспоминания детства. – Я пришла затем, чтобы сказать: теперь я не смогу каждый день вас навещать. После обеда я уезжаю в Лондон – чтобы побыть с Ширли.

– А она этого хочет?

– Конечно! – возмутилась Лаура. – Генри в больнице, она одна, ей нужен кто-то рядом.

– Возможно… Что ж, возможно. Правильно. Так и надо. Обо мне нечего беспокоиться.

Мистер Болдок, ныне полуинвалид, получал огромное удовольствие от преувеличенной жалости к себе.

– Дорогой мой, мне ужасно жаль, но…

– Но Ширли прежде всего! Ладно, ладно… кто я такой? Надоедливый старикан восьмидесяти лет, глухой, полуслепой…

– Болди…

Болдок вдруг усмехнулся и закрыл один глаз.

– Лаура, как же легко ты поддаешься на басни неудачников. Тот, кто жалеет сам себя, не нуждается еще и в твоей жалости. Жалость к себе занимает все свободное время.

– Как удачно, что я не продала дом! – сказала Лаура Болдоку.

Это было три месяца спустя. Генри не умер, но побывал на краю смерти.

– Если бы после первых симптомов он не пошел играть в теннис, дело не обернулось бы так серьезно.

– Плохо, да?

– Он останется инвалидом на всю жизнь, это определенно.

– Бедняга.

– Ему, конечно, не сказали. И я надеюсь, что есть шанс… но, возможно они просто хотели подбодрить Ширли. Все-таки удача, что я не продала дом. Странно, у меня было чувство, что я не должна его продавать. Я повторяла себе, что это смешно, что дом слишком велик для меня, что пока у Ширли нет детей, они не захотят жить за городом. Я изо всех сил старалась провернуть дело с детским домом из Милчестера, но сделка не состоялась, и теперь я могу отозвать бумаги, и Ширли сможет привезти сюда Генри после больницы. Правда, это будет через несколько месяцев.

– Ширли одобряет твой план?

Лаура нахмурилась.

– Нет, по каким-то причинам она не хочет. Я догадываюсь почему, – она быстро взглянула на Болдока. – Вы, наверное, знаете: Ширли могла рассказать вам то, чего не хотела говорить мне. У нее практически не осталось своих денег, да?

– Она не говорила мне, но я думаю, что это так, – сказал Болдок. Думаю, Генри растратил и все свои деньги тоже.

– Мне многое рассказывали, – сказала Лаура. – Их друзья и другие люди. Это ужасно несчастливый брак. Он растратил ее деньги, он ею пренебрегал, изменял с другими женщинами. Даже сейчас, когда он так болен, я не могу его простить. Как можно было так обращаться с Ширли? Если кто и заслуживает счастья, так это Ширли. Она полна жизни, энергии – и веры. – Лаура встала и заходила по комнате. Она постаралась сдержать дрожь в голосе. – Почему я позволила им пожениться? Я же могла предотвратить или хотя бы задержать свадьбу, чтобы сестра успела разобраться, что он собой представляет. Но она так мучилась, так рвалась к нему. Я не могла не дать ей то, чего она хочет.

– Ну, ну, Лаура.

– Хуже того. Я хотела доказать, что у меня нет собственнических чувств, и я выпустила Ширли в жизнь, полную несчастий.

– Лаура, я тебе уже говорил, ты слишком много придаешь значения счастью и несчастью.

– Мне непереносимо видеть, как Ширли страдает! А вас, я вижу, это не волнует.

– Ширли, Ширли! Меня волнуешь ты, Лаура, – как всегда. С тех пор, как ты ездила на велосипедике по саду, важная, как судья. У тебя талант страдать, и ты не стараешься его уменьшить, как другие, бальзамом жалости к себе. Ты совсем о себе не думаешь.

– При чем тут я? Не мой муж лежит с острым полиомиелитом!

– А такое впечатление, что твой! Знаешь, чего я хочу для тебя, Лаура? Хорошего, обыденного счастья. Мужа, озорных шумливых детей. Ты всю жизнь была малышка трагического склада, а тебе нужно другое. Не клади на свои плечи страдания всего мира – наш Господь Иисус Христос уже сделал это за тебя. Ты не можешь прожить жизнь за другого, даже если это Ширли. Помогать – да. Но не решать за других.

Побледнев, Лаура сказала:

– Вы не понимаете.

– Ты, как все женщины, носишься со всякой ерундой.

Лаура секунду смотрела на него, потом повернулась на каблуках и вышла из комнаты.

– Я паршивый старый дурак, вот кто я такой, – вслух сказал Болдок. Каким был, таким и остался.

Дверь отворилась, и Лаура проскользнула к его креслу.

– Так и есть, старый чертушка, – сказала она и поцеловала его.

Она ушла, и Болдок лежал с закрытыми глазами в некотором смущении. В последнее время у него вошло в привычку разговаривать с самим собой, и сейчас он вознес свои молитвы в потолок.

– Последи за ней. Господи, – сказал он. – Я не могу. Думаю, с моей стороны было самонадеянностью и пытаться.

Услышав о болезни Генри, Ричард Уайлдинг написал Ширли письмо с обычными выражениями сочувствия.

Месяц спустя он написал снова – с просьбой увидеться.

Она в ответ написала:

«Думаю, нам лучше не встречаться. Теперь Генри – единственная реальность в моей жизни. Думаю, ты поймешь.

Прощай».

На это он ответил:

«Ты сказала то, что я и ожидал услышать. Благослови тебя Бог, моя дорогая, отныне и навсегда».

«Вот оно и закончилось», – подумала Ширли…

Генри будет жить, но перед ней встала проблема практических трудностей: у них с Генри почти нет денег. Когда он, калека, выйдет из больницы, в первую очередь им нужен дом.

Очевидным ответом было – Лаура.

Великодушная, любящая, Лаура будет только рада, если Ширли с Генри приедут в Белбери. Но по понятным причинам Ширли этого очень не хотелось.

В характере Генри не осталось и следа былой легкости, он стал непослушным и привередливым инвалидом, и он сказал ей, что она сошла с ума.

– Не понимаю, почему ты против. Это же самая естественная вещь. Слава Богу, Лаура так и не продала дом. Там полно комнат. Хватит и нам, и чертовой няньке или санитару, если потребуется. Не понимаю, чего ты суетишься.

– А мы не могли бы жить у Мюриэл?

– Ты же знаешь, у нее был инсульт. Скоро может быть второй. У нее сиделка, она совсем ни бэ ни мэ, и половину дохода съедают налоги. Что плохого в том, чтобы поехать к Лауре? Она же нас приглашает?

– Конечно. Снова и снова.

– Вот и все. Почему ты не хочешь? Лаура тебя обожает.

– Она любит меня, но…

– А… Лаура обожает тебя и терпеть не может меня!

Тем лучше для нее. Она станет злорадствовать, глядя на калеку, и наслаждаться.

– Перестань, Генри, ты же знаешь, что Лаура не такая.

– Какое мне дело, какая Лаура? Какое мне дело до других? Ты понимаешь мое положение? Понимаешь, что такое быть беспомощным, неподвижным, неспособным даже повернуться в кровати? Разве можно такого любить?

• Предыдущая
• 19/37
• Следующая