Я должна рассказать - Рольникайте Мария Григорьевна - Страница 20

• Предыдущая
• 20/40
• Следующая

В это уже давно никто не верит…

Не вернулось с работы еще несколько крупных бригад. Гетто похоже на кладбище.

Чем дальше, тем хуже. Пошли слухи, что евреев отовсюду уволят. Оставят только в нескольких местах, и то немногих.

Неисправимые оптимисты пытаются уверять, что это невозможно: пока гетто существует, оккупанты будут стараться использовать как можно больше рабочей силы. Ликвидировать же гетто они сразу не могут, нужно разрешение. А фронт стремительно приближается, и, пока они получат это разрешение, Красная Армия уже может быть так близко, что фашисты будут думать не о гетто, а о собственной шкуре.

Если бы так было!

"Арбейтсамт" уже получил список предприятий, откуда увольняются все евреи. Мы с мамой тоже уволены…

Сегодня очень странный день. Утром все по привычке собирались на улице, на своих местах. Мы с завистью смотрели на те немногие бригады, которые все-таки выходят на работу.

Оставшихся больше, чем ушедших. Непривычно в такое время дня видеть здесь столько людей, особенно мужчин. Некуда идти, нечего делать. Есть тоже нечего.

Оказывается, несчастья не имеют границ. Нам казалось, что хуже уже быть не может. Вот и может…

Завтра уже никто не выйдет на работу, уволили и последних. Гетто будет закрытым, изолированным от всего мира.

Ночью было спокойно.

Сегодня утром я слышала, будто Генсас уверял, что все, кто работал и хочет работать, получат работу, только не в городе, а в самом гетто. Увольнения произведены будто бы только для того, чтобы не было возможности уходить к партизанам. Расширяются мастерские, особенно швейная и вязальная. Будут работать в три смены. Получено много шинелей и белья, которые надо срочно выстирать и починить. В мастерские принимают новых рабочих.

Работаю в вязальной. Она очень большая — на весь зал «юденрата». Сидим по двадцать человек за столом. Старшая приносит кипу рваных перчаток, мы довязываем пальцы или половины пальцев и возвращаем. Работаем в три смены.

Есть нечего. Правда, по карточкам сейчас выдают более аккуратно, но ведь так мало! Чем дальше, тем труднее переносить голод.

Мне почему-то кажется, что гетто теперь похоже на старую машину, из которой вывинчены все винты. Пока никто ее не трогает, она еще держится, но если кто-нибудь хоть пальцем тронет — рассыплется.

Утром, едва мы начали работу (на этой неделе я работаю в утренней смене), пронесся слух, что гетто окружено. Мы бросили работу и хотели бежать домой, но старший смены не выпустил. Закрыл дверь и велел оставаться на местах. Он сам выйдет на улицу проверить.

Ждем. Работать, конечно, уже не можем. Волнуемся, гадаем и все поглядываем на дверь.

Наконец он вернулся. Взглянув на него, мы поняли, что слухи подтвердились. Побежали домой.

Что делать? Куда деваться? Спрячешься в одном месте — может, как раз там найдут. А спрятался бы в другом — уцелел бы.

Ничего не успели — солдаты уже в гетто. Мы бросились в подвал. Здесь сыро, пахнет плесенью. В каждой стене лаз, проход в другой такой же подвал, а оттуда — в третий. Этот подвал, наверно, разветвлен под всем домом.

Прибежали и из других квартир. Нас тут, очевидно, очень много. Тесно, темно, двигаемся на ощупь. Дети плачут. Нас гонят в глубь подвала, у лестницы останутся несколько мужчин. Они будут прислушиваться к тому, что творится наверху.

В темноте я потеряла маму и Рувика. Они, наверно, в другом конце. Раечку держу крепко за руку, чтобы хоть ее не потерять. А Мира осталась на работе, в своей мастерской.

Мы устали стоять. Сели. Холодно, сыро, но хоть ноги отдохнут. Раечку я посадила к себе на колени.

Что наверху? Окончательная ликвидация или только очередная акция?

Время тянется. Тихо.

Начали говорить, что надо бы одному вылезти наверх и узнать, что творится.

Оказывается, в подвале есть и геттовский полицейский. Утром, поддавшись общей панике, он тоже прибежал в подвал. Ему, конечно, наименее опасно вылезть наверх.

Старательно почистившись и пообещав скоро вернуться, он вылез.

Уже прошло много времени, а его нет. Если хватают и полицейских, значит, ликвидация. Конец…

Вдруг слышится стук. Никто не отвечает. Стук повторяется. Это возвратился полицейский.

Ему открывают. Официальным, приказным тоном он велит всем выйти из подвала.

У выхода стоят еще двое геттовских полицейских. Женщин и детей пропускают, а мужчин задерживают. Кричат, чтобы не сопротивлялись, потому что повезут в Эстонию на работу.

Но кто им верит?

Поднимается страшный плач и крик. Мужчины бегут назад, в подвал, полицейские гонятся за ними, ловят.

Собрав, уводят.

Я выхожу на улицу. Солдат здесь совсем немного, зато суетятся геттовские полицейские. Оказывается, Генсасу поручено самому собрать нужные три тысячи мужчин. Вся ФПО мобилизована и находится в нескольких дворах по улице Страшуно, готовая к бою. Геттовские полицейские это знают и, боясь столкновений, обходят эти дворы.

Однако выполнить приказ оккупантов Генсасу не так легко: мужчины попрятались. Генсас сам бегает по дворам с непокрытой головой, без пальто и орет, чтобы люди добровольно вышли из убежищ. Им ничто не угрожает, он ручается, что повезут в Эстонию на работу. Но если они не выйдут, то навлекут несчастье на все гетто.

Никто не выходит — ему давно уже не верят.

Скоро стемнеет, а еще нет даже тысячи. Генсас совсем взбесился. Пригрозил полицейским: если не соберут нужного количества — сами пойдут. Теперь рассвирепели и они.

Бегают, гонят, кричат, бьют. Вбежали в синагогу (бывшую квартиру в угловом доме, на углу улиц Шяулю и Месиню, верующие превратили в синагогу) и вытащили десяток испуганных стариков, бормочущих молитвы. Погнали их к воротам. Там, оказывается, был Китель. Увидев, какой «товар» ему дают, он обругал полицейских и велел гнать стариков назад в гетто.

Полицейские об этом рассказывают на каждом шагу. Мол, лучшее доказательство, что берут на работу.

До сумерек удалось поймать только тысячу триста человек. А нужны три тысячи…

Раздался свисток. Акция окончена. Измотавшихся полицейских отпустили домой. Но только до завтрашнего утра.

Гетто осталось окруженным.

Сегодня было то же самое. Ловля мужчин продолжалась. Многих увезли, а несколько сот погребены заживо.

Неизвестно, каким образом гитлеровцы узнали, что в подвале дома 15 по улице Страшуно прячется много мужчин. Войдя вместе с Генсасом во двор, фашисты через рупор объявили, что все укрывающиеся в подвале этого дома обязаны немедленно выйти во двор. Если не выйдут — будут взорваны! Пусть женщины спасают своих мужей и братьев, пусть уговаривают их выйти. То же самое повторил и Генсас. Все напрасно. Потянулись минуты — одна, две, пять, но никто не появился. Старший из фашистов приказал всем женщинам в течение пяти минут покинуть дом. Солдаты начали подготавливать взрыв. Взрывчатку клали только под левую половину дома, там, где подвал.

Среди женщин поднялся страшный переполох. Одни спешили поскорее выбежать со двора, другие пытались помешать солдатам готовить взрыв, третьи бегали как обезумевшие к подвалу и назад — то кричали, чтобы мужчины выходили, то чтобы оставались. Некоторые, более спокойные, стояли у входа и отгоняли паникерш: подвал глубокий, бетонированный и взрыв ему не повредит.

Увидев, что солдаты уже сами бегут со двора, женщины тоже пустились бежать.

Страшно грохнуло. Я стояла поодаль и то чуть не оглохла. Каменная стена накренилась, как будто припала на колени, и распалась. Поднялось облако пыли. Когда оно немного рассеялось, показались развалины. Половины дома как будто и не было.

Женщины сразу же бросились во двор откапывать подвал. Каждая тащила что могла — кирпичи, доски, проволоку. Во двор спешили все новые помощницы. Я побежала домой предупредить маму, где нахожусь, и тут же вернулась помогать.

В одном месте мы нащупали тело. Стали разгребать дальше. Откопали бедро, руку и детскую ножку. Мне стало жутко, и я выбежала на улицу. Вернулась только тогда, когда тела матери и ребенка, завернутые в простыню, унесли в морг.

• Предыдущая
• 20/40
• Следующая