Непроторенная Дорога - Пек Морган Скотт - Страница 37

Мне сейчас трудно восстановить в памяти все мотивы и соображения, с которыми я пришел в психиатрию пятнадцать лет назад. Конечно, я хотел «помогать» людям. Процесс помощи людям в других сферах медицины включал технологию, в которой я чувствовал себя неуверенно или, другими словами, которая казалась мне слишком механической. Я находил, что разговаривать с людьми приятнее, чем прощупывать их и протыкать иглами; а причуды человеческого сознания интересовали меня значительно больше, чем причуды тела и населяющих его микроорганизмов. Я понятия не имел о том, каким образом психиатры помогают людям, если не считать фантазий о психотерапевтах, которые обладают магическими словами и магическими техниками взаимодействия с пациентом, в результате чего магически распутываются все узлы в психике. Вероятно, мне хотелось быть магом. У меня было очень слабое представление о том, что эта работа будет каким-то образом связана с духовным ростом пациентов, и, конечно, никакого представления о том, что она потребует и моего духовного роста.

В течение первых десяти месяцев обучения я работал со стационарными пациентами; шоковая терапия, таблетки и хороший надзор помогали им несравненно лучше, чем мои беседы; зато я выучил все традиционные магические слова и техники взаимодействия. После этого началась моя первая длительная работа с приходящей пациенткой — я буду называть ее Марсией. Марсия приходила на сеансы три раза в неделю. Это была настоящая борьба. Она не желала говорить о тех вещах, о которых я просил ее говорить, или она говорила о них не так, как я хотел, а иногда она не хотела говорить вообще. Наши представления и оценки в некоторых случаях различались категорически; в процессе борьбы они в какой-то степени менялись и с моей, и с ее стороны. Но борьба не ослабевала, несмотря на мои запасы магических слов, техник и жестов, и никаких признаков улучшения у Марсии не наблюдалось. Наоборот, почти сразу же после начала лечения грубый, откровенный промискуитет стал основной линией ее поведения; несколько месяцев ее «дурные поступки» невозможно было сосчитать. Так прошел целый год, и как-то среди сеанса она внезапно спросила меня:

— Вы считаете меня куском дерьма, правда?

— Кажется, вы хотите попросить меня, чтобы я сказал вам, что я думаю о вас? — отвечал я, мастерски оттягивая время.

Да, именно этого она хочет, сказала она. И мне нужно было что-то отвечать. Что? Какие магические слова, жесты и техники помогут мне? Я мог сказать: «Почему вы об этом спрашиваете?», или «А как вы думаете, что я думаю о вас?», или «Важно не то, что я о вас думаю, а то, что вы сами о себе думаете, Марсия». Но у меня было острое ощущение, что такой ответ означал бы мою капитуляцию или дезертирство и что за год визитов ко мне по три раза в неделю Марсия заслужила хотя бы честный ответ на вопрос о том, что я о ней думаю. Но для такого случая у меня не было прецедента. Сказать честно человеку в глаза то, что ты о нем думаешь, — таким магическим словам и техникам не учил меня ни один из профессоров. Это взаимодействие нигде не было предусмотрено и никем не было рекомендовано к изучению. И сам факт, что оно нигде не упомянуто, говорил о том, что оно не одобряется, что ни один приличный психиатр не позволит себе попасть в подобную ситуацию. Что делать? Чувствуя всю шаткость положения, с бьющимся сердцем, я отважился:

— Марсия, вы ходите ко мне уже больше года. Это большой период времени, и он не был приятным для нас с вами. Почти все это время мы сражаемся, и это сражение выматывает нервы, злит и утомляет нас обоих. И несмотря на это, с явным усилием и дискомфортом вы неизменно, по три раза в неделю, из месяца в месяц приходите сюда. Вы не были бы способны на это, не будь вы человеком, который твердо решил развиваться и готов тяжело работать, чтобы сделать из себя более достойную личность. Я не думаю, что человека, который так упорно работает над собой, можно назвать куском дерьма. Вот вам мой ответ. Я не думаю, что вы кусок дерьма. Сказать правду, я вами восхищаюсь.

Из нескольких десятков своих любовников Марсия немедленно выбрала одного и установила с ним постоянные и серьезные отношения. В конечном итоге это закончилось созданием весьма крепкой и успешной семьи. Марсия никогда больше не возвращалась к промискуитету. Она сразу начала рассказывать о своих хороших сторонах. Ощущение бесплодной борьбы между нами быстро исчезло, наша работа стала легкой и веселой, принося невероятно быстрые успехи. Странно, но мой рискованный шаг — откровенное признание в моих подлинно положительных чувствах к ней (чего я, вообще говоря, никак от себя не ожидал) — не только не смутил ее, но оказал явный терапевтический эффект и стал переломным моментом во всей нашей совместной работе.

Как это можно истолковать? Означает ли это, что для успешного лечения нам достаточно рассказывать пациентам, что мы о них хорошего мнения? Едва ли. Во-первых, в психотерапии необходимо быть честным всегда. Я искренне восхищался Маршей, она мне нравилась. Во-вторых, мое восхищение и симпатия имели для нее реальное значение именно потому, что мы провели вместе много времени, у нас был глубокий опыт общих переживаний, связанных с лечением. В сущности, этот переломный момент связан вовсе не с моей симпатией и восхищением, а с самим характером наших отношений.

Не менее драматический поворотный пункт был в лечении молодой женщины, которую я назову Хелен. Дважды в неделю она приходила ко мне в течение девяти месяцев без малейших признаков улучшения, но какого-либо положительного чувства у меня это не вызывало. Более того, после всей совместной работы я все еще плохо представлял себе, что это за личность. Никогда раньше не было у меня пациента, о котором я так мало знал бы после стольких дней работы; мне непонятен был даже характер проблемы, которую нужно было решать. Она меня совершенно запутала, и я несколько вечеров провел в безуспешных попытках хоть как-то разобраться в ее болезни. Прежде всего было очевидно, что Хелен мне не доверяет. Она крикливо жаловалась, что я в действительности совершенно о ней не забочусь ни формально, ни по существу, что меня интересуют только ее деньги. На одном из сеансов, уже на десятом месяце лечения, она сказала:

— Вы не можете себе представить, доктор Пек, как обескураживают меня попытки общаться с вами, когда вы так безразличны ко мне и так забывчивы к моим чувствам.

— Хелен, — отвечал я, — кажется, это смущает нас обоих. Я не знаю, как вы это воспримете, но за десять лет моей психотерапевтической практики вы представляете самый обескураживающий случай. У меня никогда не было пациента, с которым я достиг бы столь ничтожных результатов за столь длительное время. Быть может, вы правы и я не тот человек, которому следует работать с вами. Не знаю. Мне не хочется бросать вас, но, черт возьми, я в высшей степени озадачен, я просто ума не приложу, что же не так в нашей с вами работе!