Апельсиновая девушка - Гордер Юстейн - Страница 27

• Предыдущая
• 27/31
• Следующая

Помню, как несколько дней назад мы с тобой убили два часа на компьютерную игру. Наверное, меня эта игра развлекала больше, чем тебя, мне нужно было отвлечься от мрачных мыслей. Но всякий раз, когда мы «умирали» в этой игре, сразу появлялось чистое поле, и мы снова начинали играть. Откуда известно, что и для наших душ не существует такого «чистого поля»? Я в это не верю, честно, не верю. Но мечта о несбыточном имеет свое название. Мы называем ее надеждой.

Я ХОРОШО ПОМНИЛ ТУ НОЧЬ НА ТЕРРАСЕ! Она прочно засела у меня в голове. Отпечаталась в сердце. И когда я читал о ней, меня несколько раз мороз продирал по коже.

До сих пор я как будто бы ничего не помнил и, наверное, никогда бы и не вспомнил ту лунную ночь, если бы не прочел о ней, но теперь я все вспомнил, и даже очень отчетливо. И МОЖЕТ БЫТЬ, ЭТО И ЕСТЬ МОЕ ЕДИНСТВЕННОЕ НАСТОЯЩЕЕ ВОСПОМИНАНИЕ ОБ ОТЦЕ.

Я не помню, каким он был во Фьелльстёлене. Сколько бы я ни напрягался, я не могу вспомнить наши прогулки вокруг озера Согнсванн. Но я помню ту заколдованную ночь на террасе. Вернее, помню ее по-своему. Как сказку или как играющий красками сон.

Я проснулся. Отец вошел в гостиную из застекленной веранды и поднял меня высоко в воздух. Сказал, что мы отправимся летать. И смотреть на звезды. Мы будем летать в мировом пространстве. Поэтому я должен потеплее одеться, ведь в мировом пространстве царит страшный холод. Отец хотел показать мне звезды. Он должен мне их показать. Другой такой возможности у нас не будет, и мы должны ею воспользоваться, сказал он.

Я знал, что отец болен! Но он не знал, что мне это известно. Эту тайну сообщила мне мама. Она сказала, что папе, наверное, придется лечь в больницу и поэтому он такой грустный. Кажется, она сказала мне это в тот же вечер. Может, мысль об этом и разбудила меня, может, из-за этого я и не мог спать.

Теперь я хорошо представляю себе ту долгую ночь и космический полет, который мы совершили с отцом, сидя на террасе. По-моему, я понял, что отцу, возможно, придется покинуть нас. Но сейчас он спешил показать мне, куда он от нас уедет.

И тогда – у меня мурашки бегут по коже, когда я пишу об этом, – во время нашего полета в мировом пространстве отец неожиданно заплакал. Я понял, почему он заплакал, но он не знал, что я это понял. Поэтому я не мог ничего сказать ему. Я должен был сидеть тихо, как мышка. Говорить о том, что должно случиться, было слишком опасно.

И еще: с той ночи я всегда знал, что на звезды нельзя полагаться. По крайней мере, они ни от чего не могут нас уберечь. В один прекрасный день мы их покинем.

Когда мы с отцом кружили вместе в мировом пространстве и он вдруг заплакал, мне стало ясно, что ни на что в мире полагаться нельзя.

Прочитав последние страницы, написанные отцом, я понял, почему меня всегда так занимал космос. Это отец открыл мне на него глаза. Это он научил меня отрывать взгляд от того, что копошится внизу. Я стал астрономом-любителем задолго до того, как понял, почему я им стал.

Ничего удивительного, что нас обоих так интересовал телескоп Хаббл. Это было у меня от отца! Я просто продолжил с того, на чем он остановился. Своего рода наследство. Но ведь именно так всегда и бывает? Первая подготовка к телескопу Хаббл была сделана еще в каменном веке. Впрочем, нет: самая первая подготовка была сделана в те несколько микросекунд после Большого Взрыва, когда возникли пространство и время.

Есть выражение: «заронить зерно». Отец успел заронить зерно до своей смерти. Можно сказать, что это он подсказал мне тему для домашнего сочинения. Не думаю, что он интересовался английским футболом. К счастью, он так и не слышал « Spice Girls ». И я не знаю его отношения к Роальду Далю.

Я закончил чтение. И погрузился в раздумья. И ко мне снова постучала мама. «Георг?» – позвала она.

Я сказал, что кончил читать.

«Значит, ты сейчас выйдешь?»

Я сказал, что лучше, чтобы она зашла ко мне.

Я отпер дверь и пропустил ее в комнату. К счастью, она быстро закрыла за собой дверь.

Мне не было стыдно слез, стоявших у меня в глазах. У мамы в глазах тоже были слезы, когда она только начала встречаться с отцом. Теперь с ним встретился я.

Я обнял Апельсиновую Девушку за шею и сказал: «Папа нас оставил».

Мама прижала меня к себе. Она тоже плакала.

Мы присели на край кровати. Потом она спросила, что отец написал мне. «Ты же понимаешь, как мне это интересно, – прибавила она. – Меня это даже пугает. Мне страшно прочесть его письмо».

Я сказал, что отец написал длинное любовное письмо, и мама, конечно, подумала, что это любовное письмо обращено ко мне, для нее иначе и быть не могло. Я объяснил, что отец написал это любовное письмо ей, Апельсиновой Девушке.

И еще сказал: «Я был папиным лучшим другом. А ты его любимой. Это совсем другое».

Она долго молча сидела на краю кровати. Мама выглядит еще очень молодо. Прочитав длинный рассказ об Апельсиновой Девушке, я увидел, как она красива. Она и в самом деле была немного похожа на белку. Но сейчас она больше всего была похожа на большого птенца с дрожащим клювом.

Я спросил: «Кто был папа?»

Она вздрогнула. Ведь она не знала, что я читал столько часов. «Ты знаешь, его звали Ян Улав», – сказала она.

«Да, но кто он был? Я хочу спросить, какой он был?»

«А-а…»

Постепенно у нее на губах заиграла улыбка Моны Лизы. Она смотрела на меня затуманенным взглядом. Только теперь я заметил то, о чем несколько раз упомянул отец. Увидел, как она сосредоточивается. Ее карие глаза беспокойно бегали, будто танцевали какой-то танец.

Она сказала: «Он был очень, очень добрый... такие люди редко встречаются. И еще он был мечтатель, я бы даже сказала – мифотворец … Он без конца повторял, что жизнь сказка, и, думаю, у него было… почти мистическое жизнеощущение. К тому же он был неисправимый романтик… впрочем, мы с ним оба были романтиками. Потом он заболел, не буду скрывать, он отнесся к этому с бесконечной грустью. На это было больно смотреть, невыносимо больно. Он так любил тебя… и в тебе… да, он боготворил тебя. Он был не в состоянии потерять ни тебя, ни меня.

Но и противостоять болезни он тоже не мог, жестко и безжалостно она оторвала его от нас. Он так и не примирился со своей судьбой, никогда, до последней минуты. Поэтому оставшаяся после него пустота так велика… Я все ищу подходящее слово… »

«Я не спешу».

«Он был тем, что мы называем мечтателем, фантазером. Вот это я хотела сказать».

Теперь улыбнулся я. И сказал: «Еще он был честный. Он неплохо знал себя. Был не лишен самоиронии. Не всем людям присуще это качество».

Мама вопросительно посмотрела на меня: «Да, наверное, ты прав. Но откуда ты это знаешь?»

Я показал на стопку бумаги. «Тебе придется это прочесть, – сказал я. – Тогда ты поймешь, что я имею в виду».

И снова Апельсиновой Девушке пришлось вытереть слезы. Но мы не могли дольше сидеть в моей комнате и плакать. Что подумает Йорген? Я ему не завидовал.

«Пойдем ко всем», – сказал я.

Войдя в гостиную, я почувствовал себя на много лет старше, чем был до того, как несколько часов назад забрал письмо отца и начал читать его в своей комнате. Я чувствовал себя таким взрослым, что даже не обратил внимания на встретившие меня любопытные взгляды.

На большом обеденном столе был накрыт холодный ужин. Там были цыпленок, ветчина, вальдорфский салат с апельсиновыми дольками и большая миска с зеленым салатом. Мы впятером сели за стол, я сидел во главе стола.

• Предыдущая
• 27/31
• Следующая