Закрытые страницы истории - Горбовский Александр Альфредович - Страница 47

• Предыдущая
• 47/92
• Следующая

Цинь Шихуанди также решил, что история страны, история мира должна начинаться с него. Даже императоры, которым предстояло унаследовать власть после него, не должны были иметь своих имен, а только номера: «второй», «третий» и т. д. Все архивы, все древние акты и летописи, созданные до него, волею императора были преданы огню. Те, кто осмелился возражать против этого, были брошены в ямы и забиты камнями. Там, где были они захоронены, император приказал развести дыни для своего стола.

Однако из всего, что давала абсолютная власть ее обладателю, самым упоительным всегда было ощущение безграничной власти над себе подобными. Власти над каждым человеком, над его жизнью и смертью. Сколь приятно чувствовать в своей руке нити от множества человеческих жизней! И рвать время от времени то одну нить, то другую только для того, чтобы еще раз ощутить волнующую беспредельность собственной власти. Сладостная мысль о полной власти над любым человеческим существом сопровождала каждый шаг правителя, наполняла каждый миг его жизни. Даже целуя шею своей возлюбленной, император Калигула не мог удержаться, чтобы не заметить:

Калигула (12—41), римский император

Получил громкую славу своими безрассудными и произвольными поступками. Любил говорить: «Не забывай, что я могу сделать что угодно и с кем угодно!»

— Такая хорошая шея, а прикажи я — и она слетит с плеч! Однажды на многолюдном пиршестве он неожиданно разразился громким хохотом. Когда консулы, возлежавшие слева и справа от него, учтиво осведомились о причине его веселья, он ответил с широкой улыбкой:

— Я смеюсь потому, что одного моего кивка достаточно, чтобы удавить вас обоих.

Но предать кого-то мучительной пытке или казни — это было слишком просто. Особая утонченность заключалась в том, чтобы заставить людей самих, добровольно и радостно идти на смерть по малейшей прихоти своего владыки. Именно этого требовал, например, от своих приближенных японский император Ёдзэй, который время от времени развлекался тем, что приказывал им влезать на деревья и по одному сбивал их оттуда стрелами. Но горе было тому, кто взбирался на дерево недостаточно резво. Или если он не смеялся вместе с императором после каждого удачного выстрела.

Только человек, неколебимо уверенный в своем абсолютном праве распоряжаться другими человеческими существами, мог произнести слова, сказанные однажды Наполеоном:

— Солдаты! Мне нужны ваши жизни, и вы обязаны отдать их мне!

Слова эти, выкрикнутые перед фронтом войск, построенных для битвы, были встречены ревом восторга. И по команде солдаты бросились в бой, убивая и разрешая убивать себя за человека, по сути дела им совершенно постороннего, только потому, что он назывался их императором.

Но не было, пожалуй, ничего страшнее, чем когда власть светская сочеталась с властью духовной. Именно на пересечении этих линий возникает та форма исступленного повиновения, которую называют фанатизмом. Та степень повиновения, которой никогда не удавалось достичь ни светским, ни военным владыкам.

В конце IX века в окрестностях Куфы зародилось движение карматов, одной из мусульманских сект. Толпы последователей, собравшихся под их знаменем, зажгли пламя «священной войны» против могущественной империи Аббасидов. Явившийся к повстанцам посол Аббасидов попытался угрожать их предводителю Абу-Тагеру.

— Мой повелитель, — сказал он, — отправил против вас тридцать тысяч лучших своих солдат!

— Тридцать тысяч? — переспросил Абу-Тагер. — Но найдется ли среди них хотя бы три таких солдата, как эти?

И, подозвав трех первых попавшихся солдат, он приказал одному из них вонзить меч себе в грудь, другому — броситься в Евфрат и утопиться, третьему — прыгнуть в пропасть. И каждый, едва произносились слова, относящиеся к нему, в то же мгновение без колебаний исполнял то, что было ему приказано.

Идеалом абсолютной власти было превращение человека в марионетку, мгновенно повинующуюся малейшему движению нити. Но если в театре кукол нити привязаны к рукам и ногам пляшущих фигурок, то здесь нити повиновения, эти щупальца власти, жадно протянуты к самому сердцу человека, к глубинам его души и ума.

Стремление беспредельно раздвинуть границы власти имеет как бы два направления. Одно из них нацелено вглубь. О нем мы говорили выше. Другое устремлено вовне, цель его — максимальное распространение власти вширь. Именно отсюда берут начало идеи всемирных империй и мирового господства.

Когда Монтескье писал, что человек стремится тем к большей власти, чем больше он ее имеет, он лишь выразил словами то, что до него во множестве форм выражала история. Эта мысль проступала подтекстом в государственных договорах, вырисовывалась между строк любезных писем, которыми обменивались владыки; она принимала очертания марширующих армий или изменчивые контуры империй. И хотя ни одному завоевателю, императору или политику никогда еще не удавалось осуществить свое стремление к всемирному господству, идея эта никогда не умирала.

Если говорить о времени и месте ее рождения, следует, видимо, назвать древний Аккад, третье тысячелетие до нашей эры. Правитель этой крохотной территории, зажатой в узком пространстве между Тигром и Евфратом, не разрешал именовать себя иначе как «царь четырех частей света».

Нерон (37—68), римский император

Однажды он заметил: «Никто из прежних принцепсов не знал, сколь много может он себе позволить»

Потенциальными властелинами мира считали себя и китайские императоры. В 1675 году посол «царя и самодержца всея Руси» Алексея Михайловича с царской грамотой и подарками прибыл в Пекин. Приближенные императора заранее предупредили посла, что во время аудиенции подарки следует называть не иначе как «данью», ответные же дары императора — «жалованием за службу». Подобные выражения, говорили они, употребляются императором и в его переписке с другими государями. Когда же посол Николай Гаврилович Спафарий возразил, что слова эти не выражают истинных отношений между двумя монархами, один китайский вельможа заметил ему:

— Ты не удивляйся, что у нас такой обычай: как один бог на небе, так один бог наш земной — богдыхан.

Это был не случайный каприз одного монарха или его приближенных, это была система политического мышления, исключавшая саму возможность существования в мире еще каких-то владык и императоров, кроме китайских. Когда через сто с лишним лет, в 1793 году, в Китай прибыло английское посольство, так называемая миссия Макартнея, по требованию китайских властей на английских кораблях были вывешены флаги и надписи, означавшие: «Носитель дани из Английской страны».

Один из удачливых монгольских предводителей, Темучин, будучи избран на курултае верховным ханом, получил имя Чингисхан, что означало Океан-хан или Хан — великий, как океан. Под океаном подразумевалось озеро Байкал — самое большое водное пространство, известное тогда монголам.

Прошли годы, и человек этот железом и кровью утвердил свое право на этот титул. Его империя простиралась от Китая до Днепра, от пустынь Афганистана до берегов Байкала. Умирая, он говорил своим детям, что завоевал для них царство «такой пространной ширины, что из центра его в каждую сторону будет один год пути».

Но, несмотря на всю обширность территории, на которую распространялась его власть, великий завоеватель не достиг того, что считал целью своей жизни. Ибо целью его было завоевание всего мира, а девизом были слова: «Как на небе есть одно солнце, так на земле один правитель».

Другим человеком, также притязавшим на то, чтобы власть его простиралась от одного конца мира до другого, был Тимур (Тамерлан). Подобно Чингисхану и другим владыкам, одержимым той же идеей, он видел в своей «миссии» проявление божественной воли и считал себя лишь орудием этой воли. «Несомненно, — писал его придворный историк, — что притязание на миродержавие, которое по вдохновению господина господ — да будет он прославлен и возвеличен! — возникло в его светозарном уме, было предрешено свыше».

• Предыдущая
• 47/92
• Следующая