Любимый враг - Брэддон Мэри Элизабет - Страница 5

– А ты думала, что я никогда не состарюсь, Грейси?

– Но так быстро, папа! Во всяком случае, это должно быть лет через девять-двенадцать. Ведь еще в прошлом году все удивлялись, как ты молодо выглядишь и не только не старишься, но словно молодеешь:

– Это было прошлом летом, Грейси, но «Où sont les neiges d'antan».[3] Разве ты не знаешь, что когда время словно замирает на месте, и мы не замечаем никаких перемен, то потом оно пускается вскачь, словно наверстывая упущенное? Песок в часах времени сыплет непрестанно, его коса, любимая моя девочка, косит медленно, но верно, медленно – и очень верно. Но я буду счастливым стариком, когда моя дорогая дочка выйдет замуж за своего избранника.

– Но если ты считаешь себя стариком, значит, мне не надо выходить замуж, – сказала, надувшись, Грейс, – если ты старик, значит, тебе нужна дочь – старая дева, чтобы ухаживать за тобой, и значит я никогда не выйду замуж!

Он улыбнулся, но улыбка вышла печальной. Ей, наверное, не так уж долго придется ждать конца и ухаживать за ним, – подумал пастор, – если она захочет настоять на своем.

После этого разговора он очень старался быть веселым и так хорошо притворялся, что она уезжала в свадебное путешествие в Италию без малейшего страха – улыбающаяся, счастливая новобрачная, перед которой расстилался прекрасный новый мир, а ведь она знала до сих пор только свой уголок Восточной Англии.

Весь май они провели на озерах – сначала Маджиоре, затем – Комо, потом настала очередь Белладжио, Каднаббии и Варенны, потом, когда пришел июнь, и началась жара, они провели спокойную неделю в Промонтоньо.

…Телеграмма застала их в Понтрезине – то самое роковое сообщение, о котором не ведаешь, когда с легким сердцем вскрываешь его, предполагая узнать нечто будничное, а вместо этого читаешь строчки, вселяющие страх и отчаяние:

«Пастор опасно болен. Умоляю возвращайтесь немедленно. Мэри». Мэри была кухарка и экономка в доме мистера Мэллендайна, очень достойная особа, по воскресеньям облекавшаяся в черное шелковое платье. Грейс никогда не могла забыть поспешный отъезд в тот длинный июньский день. Сэр Гектор так все умело спланировал, что не было ни минуты промедления, и на второй день путешествия, вечером, они были уже в старом саффолкском приходе.

Грейс не опоздала. Отец прожил еще почти месяц после ее приезда – и она получила сполна и сполна отдала слова утешения и прощальные поцелуи, и последние напутствия. Многие разделили с ней молитвы и слезы в печальные часы после его смерти. Горе прихожан было еще одним свидетельством человеческой доброты отца, которая ограничивалась только его бедностью, но он всегда жил очень скромно еще и затем, чтобы побольше уделять из своих средств самым нуждающимся.

Когда все было кончено, сэр Гектор увез жену в Швейцарию. Теперь он был для нее всем в мире, в его сердце она нашла бесконечную нежность, и ее горе только укрепило их супружеские узы. Больше года они провели вдвоем, живя очень уединенно в одном из прекраснейших мест земли, а затем, ради Гектора, Грейс приняла на себя бремя светских обязанностей и стала хозяйкой дома на Гровенор-сквер и в Нортамберлендском замке. Когда они путешествовали, на Гровенор переменили мебель. Все массивные ранневикторианские изделия из розового и красного дерева были отправлены в небытие, как это случается с вещами, однажды считавшимися красивыми и модными: все эти стулья с выгнутыми спинками и шишковатыми, словно брюссельская капуста, козьими ножками, бесчисленные зеркала в аляповатых рамах, карточные столики, тяжелые кружевные гардины, загораживающие верхний свет, и мрачные драпировки – все исчезло, повинуясь жестокой руке обновления. А из пыльных и темных чуланов, забитых мебелью предшествующих поколений, были извлечены зеркала, увенчанные золотыми орлами, и стулья со спинками вроде щитов, с искусной резьбой, теперь они снова удостоились света и внимания.

И началась для Грейс новая жизнь – жизнь в роскоши, что тоже было для нее открытием, как раньше – красота озер и горных вершин и синева итальянского неба. Ей исполнилось только двадцать, а она уже стала в свете важной особой, одной из всеми признанных красавиц, которая шагу не могла ступить без того, чтобы в газетах не был опубликован соответствующий абзац. Ее появление в опере с бриллиантовой тиарой на голове, ее драгоценности, туалеты, званые вечера, пудели – все замечали газеты. Все дамы-журналистки фиксировали своими перьями каждый ее шаг. И она с головой окунулась в море светских удовольствий. Муж был завсегдатаем всех фешенебельных клубов. Он пользовался известностью, у него были десятки любивших его друзей, и если бы даже Грейс была менее привлекательна, ее все равно охотно бы принимали ради сэра Гектора. Но она и сама постигла искусство быть интересной и развлекать людей. Репутацию гостеприимной хозяйки, у которой никогда не скучно, Грейс подтверждала не столько великолепием своих приемов и дружеских вечеров, сколько их количеством и приятностью. Да и невозможно поражать великолепием, когда правят бал африканские миллионеры и американцы из Техаса с их неистощимыми нефтяными скважинами. Грейс не собиралась соперничать с алмазными и нефтяными королями, не оспаривала их преимущество – поражать размахом. Ее ремеслом стало умение давать небольшие вечера и собирать на них интересных людей, тщательно подбирая приглашенных, словно это были шахматные фигуры. У нее были свои королевы и ферзи, и она точно знала, как расставить и двигать их. Ферзи, избранные натуры, могли перемещаться в любом направлении, к ним относились остроумцы и блестящие собеседники, люди, с которыми всем хотелось познакомиться, и кто всегда умел сказать нечто интересное. Ее королевы были очень разнообразны: во-первых, красавицы, затем – умные женщины, потом – знатные дамы и вдовствующие аристократки и, наконец, женщины, добившиеся известности и всех привлекавшие своей общественной деятельностью. И она только улыбалась, когда знакомые хвалили ее такт и точное знание того, как и что надо делать.

– Мне больше нечем заняться, у нас нет ребенка, нет близких родственников, а Гектор меня очень портит, заставляя заботиться о таких банальных вещах.

– Наверное, потому, что он сам придает им большое значение, если вам угодно называть банальными радости жизни. Лично я их таковыми не считаю. По-моему, это единственное, о чем следует заботиться. Я могу назвать вам десяток лондонских семейств, которые все имеют для счастья, а жизнь в их домах невыносима.

Так рассуждал дипломат мистер Хауэрд, присвоивший себе право быть ее светским ментором. Он всюду хвалил Грейс, и все удивлялись, как двадцатилетняя женщина, выросшая в захолустном церковном приходе, так мало погрешает против правил и условностей и в то же время столь интересна и обаятельна.

И в Нортамберленде успех леди Перивейл был так же бесспорен. Старые приятели сэра Гектора – охотники и любители рыбной ловли – пришли от нее в восторг, а сам сэр Гектор был на седьмом небе от счастья, которое ему принесла семейная жизнь. Только в одной радости им было отказано. И Грейс, и ее муж жаждали иметь ребенка, на него эти две любящие натуры могли бы перенести избыток чувств, но детей у них не было.

А ребенок мог бы стать для нее утешением в то тяжкое время, когда, после трех дней и ночей страшной тревоги, Грейс Перивейл овдовела, чувствуя себя среди всей роскоши более одинокой, чем другие женщины в подобный печальный час.

Так начался третий период в жизни леди Перивейл. Следующие три года она провела если не в совершенном одиночестве, то в абсолютном забвении светских удовольствий. Именно в эти годы траура преданная Сью стала ей очень необходима. В первый год вдовства Грейс уговорила Сью отправиться с ней путешествовать, хотя это угрожало потерей жизненно необходимых для мисс Родни связей. Но Грейс настояла на том, чтобы платить подруге жалованье, в возмещение убытков, а когда они вернулись в Лондон, то сочла своим долгом найти ей новых учеников. Когда отпадал Западный Кенсингтон и Бэлем, леди Перивейл находила желающих в Мэйфэре и на Белгравиа. Ее окружала толпа молодых приятельниц-девушек, и она могла повелеть им брать уроки у своей любимой подруги. В некоторых случаях она сама и платила за уроки, так как ее молодые друзья часто сидели без гроша в кармане, но Сью о том ничего не знала. Однако позднее она, очевидно, стала об этом догадываться и после одной зимы, проведенной в Италии, мисс Родни не захотела больше путешествовать.