Боярин - Гончаров Олег - Страница 38

• Предыдущая
• 38/91
• Следующая

Только у нас за столом тихо было. Неловко как-то. Я первым молчание нарушил:

– А что-то я Григория с Никифором не вижу.

– Не любят Божьи люди суеты людской, звала я их на пир, да отказались они, – а потом, словно спохватившись, княгиня руками всплеснула:

– Ой, чего же это я? Угощайтесь, гости дорогие, рыбки отведайте, мясо белое[42] попробуйте. Что это вы будто и не на пиру вовсе? Ну-ка, Добрын Малович, налей-ка нам с Любавой медку.

Потянулся я за кувшином, да от волнения локтем блюдо с дичиной задел, со стола оно упало, опрокинулось жене моей на одежу новую.

– Что ж натворил-то я?! – повернулся к Любаве скоро, да неуклюже, стол боком толкнул, и котел с варевом перевернул.

Звякнула медь надраенная, чарки серебряные с сотейниками золотыми на столешницу повалились, брызнула уха в стороны и княгиню наваром окатила.

– Ох!

Взглянул я на жену, а у той из глаз слезы брызнули. На Ольгу посмотрел, от изумления и обиды княгиня даже рот открыла.

– Эх, чтоб меня!.. – схватил со стола, что под руку попало, и на себя перекувырнул.

Липкий кисель по лицу потек, глаза мне залепил да на щеках остывать начал. Я пальцем жижу с века убрал да в рот ее сунул.

– Кисель-то малиновый, – говорю.

– Вот и попировали, – сказала Ольга.

Тут же гридни к нам кинулись. Плащи свои распахнули и стол наш от общего пира укрыли. Стольники бросились посуду подбирать. Девки сенные набежали, вытирать нас начали, а мы сидим втроем, словно из отхожего места вылезли, и в себя прийти не можем.

Первой Ольга очнулась.

– Что там остальные? – спросила кого-то из охранников.

– Никто ничего не заметил, – ответил тот. – Напились уже изрядно. Вон, иноземцев из-за стола тянут. Хотят, чтоб они вместе со всеми плясать начали, а те упираются.

– Только бы ребра им не переломали, а то позору не оберешься, – сказала княгиня.

– Не допустим.

– Хватит снедь на нас размазывать, – отстранила она сенную. – Одежу потом прачкам отдадите, а пока заменить ее нам с Любавой нужно. Пойдем-ка, милая, – сказала она жене моей. – Сейчас мы себе новые наряды подберем. Не кручинься так, я и сама не лучше твоего выгляжу.

– А я как же? – спросил я растерянно.

– Обтекай пока, медведь неповоротливый, – сказала Любава.

– Как скажешь, – вздохнул я тяжко.

Прыснули бабы, на меня глядючи.

– Будет с него, – сказала Ольга. – Он и сам уж небось не рад. Ступай-ка к ключникам. Скажи, чтоб порты тебе сменили, да голову помыть не забудь. Дорогу-то помнишь?

– Как забыть?

За сиденьем кагановым дверка потайная оказалась. В нее Ольга с Любавой и нырнули.

Я вернулся, когда их еще не было. Стол чистой скатеркой накрыли, свежей снедью его стольники заставили. Даже не верится, что недавно тут погром был. Присел я на лавку, дожидаюсь, а у самого на душе муторно – ну, как повздорят они меж собой. Что делать-то тогда?

– Ты чего это, Добрын, вертишься, будто шило у тебя в заднице? – Не заметил я, как ведун рядом очутился.

– Да вот жену жду. Они с княгиней по каким-то своим делам отошли, – ответил я Звенемиру, а у самого мысль: «Что приперся-то, демон старый?»

– Ох, смотри, – погрозил он узловатым пальцем, – доиграешься.

– Ты про что это? – спрашиваю.

– Договорятся бабы, считай – пропал, – усмехнулся старик.

– Не пойму я тебя, ведун, – пожал я плечами.

– А тут и понимать нечего, – и дальше пошел, а на ходу приговаривал: – Вскоре Свенельд со Святославом вернутся, тогда и посмотрим, где ты окажешься…

А внизу веселье бурлит. Пляски, шум. Кто-то песню затягивает, да спьяну в лад никак попасть не может. Кто-то на хмельное налегает, а кто и на скоромное. Один боярин так укушался, что на стол упал да прямо здесь и заснул. Жена его теребит, разбудить старается, а тот ни в какую. Бормочет во сне, да от жены, словно от мухи надоедливой, отмахивается. Дети боярские меж собой перемигиваться стали. Боярышня молодая во фряжского купца вцепилась и под лавку его затянуть пытается. А тот от олуя выпитого раскраснелся, говорит ей что-то страстно и все поцеловать норовит.

– Хватит болтать, немчура бестолковая, – боярышня притворно от него отбивается, а сама все сильней за собой увлекает. – Лучше лезь ко мне, нам тут покойней будет.

Подскочили к этой парочке гридни проворные. Растянули полюбовников захмелевших, фрязя на место посадили и чару хмельную в руки сунули, а боярышню под белы руки подхватили и прочь из палаты повели. Упирается та:

– Верните мне Конрада моего!

А стражник ей:

– Тебя батюшка с матушкой на майдане ждут. Завтра поутру с полюбовником повидаетесь, а пока отдохнуть тебе надобно.

Увели боярышню.

А я все сижу да радуюсь, что сестренка всего этого не видит. Видно, не допускает ее Ольга до пиров, вот и славно. А еще понять никак не могу:

– Где же они так долго пропадают?

Тут слышу за спиной смех звонкий. Обернулся – Любава с Ольгой наконец-то появились. На жене одежа такая, что у меня даже челюсть отвисла. Поволоки золотом расшиты, на венце жемчуг розовый, по подолу синему каменья вшиты, пояс зверями чудными изукрашен, а на летнике подвесы из чистого золота. Да и княгиня разоделась, словно птица сказочная. Идут, перешептываются, а сами смехом заходятся, словно смехуна проглотили.

– Что, Добрынюшка? Заждался нас? Рот-то прикрой, а то ворона влетит, – говорит мне жена, и обе снова хохочут.

– Не только я вас жду, – я им в ответ. – Без догляда твоего, княгиня, гости вразнос пошли. Гляди, какой кавардак тут устроили.

Окинула княгиня гульбище взглядом и посуровела.

– Напировались, гости дорогие, пора и честь знать! Надеюсь, что угощение мое вам по вкусу пришлось. Я велела вам и на дорожку снеди собрать, завтра меня добрым словом помяните, а пока – спасибо за ласку, – и поклонилась народу.

– И тебе спасибо, матушка, – ответил ей за всех Звенемир.

Раскланялись гости и к выходу потянулись.

– Претич, – позвала княгиня, и, словно из-под земли, сотник появился, выходит, он все время здесь был, да на глаза не показывался.

– Звала, княгиня?

– Вели людям своим гостей по домам сопроводить. Особливо за иноземцами проследи. Они уж чуть теплые. Завтра их ко мне позовешь. Время пиров закончилось, пора и на покой.

– Будет сделано, матушка, – сказал Претич и исчез.

– Спасибо тебе, княгиня, за хлеб и соль, – сказал я Ольге.

Повернулась она к нам, с Любавой переглянулась и в кулачок прыснула. А жена моя от нее не отстала.

– Спасибо тебе, Добрын, что от приглашения не отказался и с женой своей познакомил, – поклонилась она мне. – И тебе спасибо, Любавушка, жаль, что раньше мы не встретились.

– Жаль, Олюшка, – вздохнула Любава, – но, видать, так богам угодно было.

Обнялись они, словно сестры, расцеловались троекратно.

– Так ты не забудь, что я завтра тебя к себе жду, – сказала княгиня. – А ты, – сказала она мне, – с утра пораньше к Серафиму отправляйся. И помни, что полгода не век, время быстро пролетит, а с тебя спрошу со строгостью.

– Не волнуйся, Олюшка, – сказала за меня Любава, – пока он греческий не выучит, я ему покоя не дам.

– Ну, теперь я спокойна, – улыбнулась княгиня. – Прощайте.

– Олюшка… Любавушка… – передразнил я баб, когда мы на воздух вышли.

– А ты как думал? – подмигнула мне жена.

«Договорятся бабы, считай – пропал…» – вспомнились мне слова ведуна.

Договорились, значит.

До сих пор я смех сдержать не могу, как встречу нашу с Серафимом вспоминаю. Утром, как только христиане Богу своему молиться закончили и по делам разошлись, я в церквушку к знакомцу старому наведался. Он меня только увидел, так аж позеленел весь, затрясся, словно осиновый лист, и прочь бросился. Спрятаться хотел, видимо, да в одеже своей длинной запутался, на полу растянулся и заверещал:

• Предыдущая
• 38/91
• Следующая