Бунтующая Анжелика - Голон Анн - Страница 37

• Предыдущая
• 37/94
• Следующая

Анжелика попросила чашку молока и краюху хлеба. Она размочила в молоке кусочек хлебного мякиша и засунула в рот ребенку, плач которого тут же утих. Сама же она с трудом проглотила несколько глотков молока — есть не хотелось. После недолгого отдыха она возобновила свой путь. На дороге ее нагнала двуколка, и она попросила кучера подвезти ее. Он объяснил, что не собирается в Фонтене-ле-Конт, но может высадить ее на расстоянии одного лье от города.

Цель уже была близка, когда младенец снова расплакался.

— Да накорми же его! — сердито буркнул возница.

— У меня нет молока, — сухо отвечала она.

Он высадил ее на условленном месте, указав кнутовищем туда, где уже виднелись далекие колокольни и крепостная стена городка.

Фонтене-ле-Конт находился в руках повстанцев. Но Анжелика не боялась, что ее узнают. У этой крестьянки, притащившейся в город, чтобы отделаться от незаконного дитяти, не было ничего общего с Бунтаркой из Пуату, чьи решения звучали как приказ для самых влиятельных богачей Фонтене-ле-Конт, когда она была здесь на Рождество. Она ждала прихода ночи, чтобы пробраться туда.

Головка новорожденной покоилась на сгибе ее локтя. Она казалась Анжелике тяжелой, как свинец. Ноги не держали ее, нервы были на пределе. Жажда прекратить этот назойливый детский плач, оборвать эту хрупкую, ненавистную жизнь становилась нестерпимой. И главное, одним ударом покончить с породившим ее кошмаром прошлого… Анжелика остановилась, ужаснувшись, борясь с чудовищным искушением.

— Надо помолиться, — сказала она себе. Но слова молитвы замерли на ее устах. Бог.., да полно, существует ли Он? Иногда ей казалось, что она ненавидит Его.., да, Его тоже.

Она двинулась к городу, уже подсиненному сумерками. И все же у его стен она опять заколебалась и долго бродила в нерешительности, словно дикий зверь, боящийся оживленных городских улиц.

Только увидев, что ночной караул собирается запереть ворота, она решилась проскользнуть в город через потайную дверцу Хлебной башни. Узкие улочки города еще не опустели. Жители сновали туда-сюда, занятые повседневными заботами, с удовольствием вдыхая ароматный воздух ранней весны, радуясь передышке после стольких тягот. Люди, видимо, не спешили расходиться по домам и весело переговаривались на пороге своих лавчонок.

Анжелика знала, что сиротский приют находится на Площади Позорного Столба, что близ Ратуши. Бесприютных детей было так много, что монастыри не могли принять всех, поэтому с некоторых пор стали создавать светские дома призрения. В Фонтене приют занимал средневековое строение, где некогда помещался зерновой склад. Его фасад с выступающими наружу балками перекрытий был щедро украшен деревянными статуями. Анжелика не решилась приблизиться к нему, опасаясь, как бы плач ребенка не привлек внимания торговцев. Она в смущении бродила по соседним улочкам, ожидая, когда в городе воцарится глубокая, безлюдная ночь. Эти блуждания помогли ей обнаружить то, что она искала: «башню».

Место для нее выбрали на самой темной, безлюдной улочке, верно, затем, чтобы пощадить стыдливость тех несчастных, кого приведет сюда их злой рок. Здесь не было иного света, кроме небольшого масляного ночника, пристроенного близ статуэтки Младенца Иисуса на верху «башни». Внутри не было ничего, только охапка соломы. Положив ребенка на солому, Анжелика дернула за цепочку от колокола, подвешенного справа от входа. Колокол откликнулся протяжным звоном.

Она торопливо отбежала и остановилась на другой стороне улицы, скрытая потемками. Она дрожала как лист. Ей казалось, что крик ребенка сейчас переполошит всю округу. Наконец раздался скрип дверной створки. В «башне» произошло некоторое движение, мало-помалу плач новорожденной стал отдаляться и наконец умолк. Анжелика прислонилась к стене. Она едва не лишилась чувств. Она испытывала ни с чем не сравнимое облегчение, но к этому чувству примешивалась страшная тоска. С душераздирающей мукой вспомнила она гнусную атмосферу Двора чудес и свою клятву никогда более не опускаться до переживаний столь низменных. Она думала о том изощренном коварстве, с каким жизнь загоняет человека в адский круг, снова и снова вынуждая влачиться все тем же безотрадным путем.

Медленно, едва передвигая ноги, она побрела прочь. С трудом заставила себя выпрямиться. Подняла голову. Надо забыть! Ей нет дела до одиночества безымянной женщины, раздавленной своим грехом, затерянной среди пустынных городских улочек. Она подстегивала свою гордыню: «Ты — Анжелика дю Плесси-Белльер! Ты — та, что подняла провинцию на мятеж против короля!»

Часовня святого Гонория, построенная ради ободрения путников, своим обликом как нельзя лучше гармонировала с местностью, которую она была призвана хранить. Угрюмая, как пещера, коренастая, словно дуб, она была с варварским, поистине дремучим излишеством украшена статуями, буквально кишащими по всему фасаду. Под сенью колоколенок, взъерошенных, словно кусты терновника, толпились фигуры с длиннющими бородами и глазами полузадушенных раков, приводящие на память апокалипсических чудищ.

Это причудливое строение располагалось на холме, у пустынной и небезопасной дороги, среди вересковых пустошей на границе Гатина и Бокажа. Именно здесь Анжелика собрала предводителей повстанческих отрядов, чтобы обсудить план летней кампании. Ей и на этот раз удалось убедить католиков и протестантов оставить в стороне свои распри по поводу догматов веры во имя цели более насущной. Они могли победить только договорившись.

Три дня провели они на холмах у Гатина, вечером зажигая костры около часовни св. Гонория и укладываясь на ночлег под дубами под стрекот сверчков. Св. Гонорий, несущий собственную голову в руках, казалось, благословлял их, и католики видели в этом доброе предзнаменование.

Святой Гонорий был храбрым торговцем скотом. Он жил в XIII веке и умер от рук грабителей. Берри, где он родился, и Пуату, где он умер, долго оспаривали друг у друга честь хранить его останки. В результате Пуату досталась голова святого торговца.

Воины приходили окунуть клинки в святой воде, текущей из скалы в каменную чашу.

Анжелика потихоньку прокрадывалась туда обмакнуть вуаль, чтобы остудить горящий лоб. Несмотря на снадобья Мелюзины, она с трудом оправлялась от тайных родов.

Вернувшись из Фонтене-ле-Конт, она тотчас пожелала отправиться в Гатин. Анжелике хотелось пренебречь своей слабостью, но природа напомнила ей о проклятии Евы, коим Бог поразил ее плоть. Особенно она страдала по ночам. Война и жажда мести держали ее в чрезмерном возбуждении, но сон снова уводил в пещеру колдуньи. Тогда из глубины души поднималось безнадежно-тягостное чувство, с каким она слушала крик новорожденной.

Однажды ночью ей во сне явился святой Гонорий с головой в руках: «Что ты сделала с ребенком? Ступай к дочери, пока она не умерла…»

Анжелика проснулась на подстилке из вереска. Святой Гонорий был на своем месте, на портале часовни. Вставало солнце. Утренний холод пробирал до костей, но она с ног до головы была мокрой от пота. Все тело болело. Она встала, чтобы пройти к источнику попить и освежиться.

— Когда у меня пропадет молоко, я перестану думать о ребенке, — сказала она себе.

Незадолго до полудня дозорные заметили экипаж, поднимавшийся по извилистой дороге. До тех пор они не встречали никого, кроме одинокого всадника, без сомнения негоцианта, с опаской пробиравшегося по этим пустынным местам. Но тот пустился в галоп, едва заприметив среди деревьев подозрительные силуэты.

Повстанцы попрятались, но все признаки военного лагеря были так очевидны, что любой догадался бы об их присутствии. Анжелика послала Мартена Жене и нескольких крестьян, приказав остановить экипаж, когда тот въедет на холм. Приходилось опасаться путников: поддавшись искушению, они могли сообщить неприятелю о передвижениях повстанцев. За такие доносы платили золотом.

Вокруг остановившейся повозки слышались взрывы хохота. Заинтересовавшись, Анжелика приблизилась. То была жалкая двуколка, влекомая столь же убогой клячей. Кучер, беззубый старик, дрожал так, что не мог говорить. Изодранный полотняный верх повозки был откинут. Под ним, словно крольчата, копошились на вонючей соломе младенцы. Этот выводок сопровождали три красные потные толстухи.

• Предыдущая
• 37/94
• Следующая