Тайна старого Радуля - Голицын Сергей Михайлович - Страница 8

• Предыдущая
• 8/46
• Следующая

Машунька вздумала приподнимать полотнища и заглядывать подряд во все палатки. В иных одеяла валялись сбитыми ворохами, в других наоборот, были аккуратно застелены. Сразу можно догадаться, где живут девочки, где мальчики.

И вдруг Машунька закричала:

– Дедушка, дедушка! Мальчик под одеялом спрятался! Да, в одной из палаток кто-то лежал, завернувшись с головой в одеяло.

– Кто тут? Вылезай! Молчание.

Георгий Николаевич сел на корточки, подсунул руку под одеяло и пощекотал голую пятку.

– Это не мальчик, а девочка! Это Галя! Галя! Она у нас ночевала! – закричала Машунька.

Галя, кудрявая, растрепанная, быстро села. Лицо ее все распухло от слез.

– Ты что тут одна? А где остальные? Галины глаза неожиданно позеленели от злости.

– Послушай, где остальные ребята? – повторил Георгий Николаевич вопрос.

– Это вы меня погубили! – вместо ответа зло проговорила Галя.

Он вспомнил странное, с его точки зрения, наказание – домашний арест, а также предстоящий суд – и сказал:

– Никак не думал, что у вас такие строгие законы. Если я тебя погубил, может быть, смогу и спасти.

Галя, видно, смягчилась, ее глаза сразу сделались серо-голубыми.

– Приходите к нам сегодня вечером. Пожалуйста, приходите! – попросила она умильным голоском. – Приходите меня защищать…

Георгий Николаевич совсем не хотел откладывать чтение своей рукописи. Он так надеялся на помощь Настасьи Петровны, на ее советы. Как же быть? Но прежде чем ответить девочке, ему нужно было узнать, куда же делись остальные ребята. И он спросил Галю:

– Скажи мне наконец, где все твои друзья?

– У меня на свете очень мало друзей, – печально ответила она и после нарочито жалостливого вздоха добавила: – Они в город ушли, на свидание с Петром Владимировичем. Понесли ему цветы и манную кашу с земляникой.

Лицо Георгия Николаевича сделалось красным, на лбу выступили капельки пота.

– Это еще что за самоуправство!

Он же доказал ребятам, как дважды два четыре, что им совершенно незачем идти в город, по крайней мере в течение трех дней. А они?.. Он вспомнил, как длиннолицая командирша отряда в две секунды утихомирила остальных. Так вот в чем дело! Заседание штаба созывалось, чтобы объявить: «Пойдемте все вместе в город». Больше всего его возмущал Миша. Черноглазый лгунишка! Вот почему он так настойчиво приглашал: «Пожалуйста, приходите вечером, приходите вечером, а после обеда не нужно». Они явно не желают слушать никаких советов взрослых, хотят быть самостоятельными. Он еще восхищался их крепкой дисциплиной. Оказывается, они обманули его, скрыли, что собираются в город. Они даже не знают, в какой больнице лежит их воспитатель! А в городе целых три больницы, да еще там из-за гриппа карантин. Отправились, ничего не разузнав, будут теперь весь день шататься по улицам без толку.

Георгий Николаевич, очень рассерженный, взял Машуньку за ручку и пошел вдоль берега Клязьмы.

– Так вы придете к нам сегодня вечером? – послышался за его спиной жалобный возглас Гали.

Но он даже не обернулся – наоборот, зашагал быстрее по хрустящему песку, еще крепче сжал Машунькину ладошку.

Они направились к устью Нуругды, небольшой речки, которая впадала в Клязьму за церковью, на другом конце села.

Там, на влажных песчаных отмелях, водились прелестные бабочки – большие, темно-коричневые с белым, так называемые тополевые ленточницы, которых в их коллекции не было.

На сыром песке сидело сразу пять великолепных экземпляров. Георгий Николаевич подкрадывался к ним и с одной стороны и с другой, но они – такие осторожные! – сразу взвивались к макушкам ветел. Машунька ахала:

– Дедушка, опять ты прозевал!

Неудачная охота еще больше раздражила Георгия Николаевича. Возвращаясь с Машунькой тем же путем вдоль Клязьмы, он злорадствовал: как пойдет к Петру Владимировичу с жалобой на ребят, как будет настаивать отправить их в пионерский лагерь. Насколько такой выход разумнее, а для взрослых спокойнее.

Проходя мимо палаток, он опять заметил одинокую Галю. Девочка разжигала костер и, как видно, собиралась варить обед сразу в трех ведрах, нанизанных на перекладину между двумя рогатулями. Согнувшись в три погибели, она дула под тлевший хворост с таким усердием, что не заметила проходивших.

Георгий Николаевич даже не окликнул Галю. Ему нисколько не было жалко девочки.

Поднимаясь в гору, он вспомнил, что из-за карантина не сможет повидаться с больным воспитателем. Послать ему письменную жалобу? Но он даже не знает его фамилии. Пока узнает, пока напишет письмо и опустит конверт в почтовый ящик, пока получит ответ – пройдет по крайней мере дня три. Пожалуй, писать незачем, лучше подождать возвращения ребят, а завтра утром их как следует выбранить и пристыдить.

Но Георгий Николаевич, как каждый вспыльчивый человек, легко остывал, к тому же в овраге бесподобно пахло черемухой… Он поднимался в гору, а его негодование на ребят все уменьшалось, все уменьшалось… Открывая калитку, он решил, что не стоит особенно сердиться на них. Сегодня вечером он действительно занят, а завтра утром спустится к ним и поговорит с ними по душам.

– Ты помнишь, что сегодня вечером я тебе читаю две последние главы? – с такими словами он окликнул Настасью Петровну, возившуюся в огороде.

Георгий Николаевич любил читать вслух свои еще не опубликованные произведения, читал друзьям, знакомым. Подчас он мучительно не знал, хорошо ли написано. Сегодня ему казалось – выходит ну просто здорово, а назавтра он убеждался, что эти же самые главы, наоборот, никуда не годятся.

В такие дни сомнений друзья, верные, вдумчивые, и помогали. Прослушав рукопись, они строго, придирчиво и одновременно благожелательно говорили: это нравится, а это не нравится. Иногда он спорил с такими советчиками, иногда соглашался с ними и во всех случаях благодарил за внимание.

Он любил читать и в школах, но не в нарядном и многолюдном актовом зале, а просто в отдельных классах – в пятом, в шестом, в седьмом. После чтения ребята всегда готовы были сказать: «Как хорошо, как интересно!», но он таким похвалам не очень-то верил. Мнение ребят познавалось иначе. Вот если он читал, а в это время то с одной парты, то с другой доносилось шушуканье – значит, берегись, написал плохо, скучно. А бывало и такое: читал он, читал, а в классе тишина царила, слышно было, как тикали часы на руке у учительницы, а она на самой задней парте сидела…

И тогда поднимал Георгий Николаевич голову и видел, что мальчики и девочки вытягивались вперед, во все глаза глядели на него, застывали неподвижно… И говорил он самому себе: «Ну молодец! Радуйся, ликуй – выдержал экзамен!»

Однако не друзья и не школьники являлись его главными слушателями и советчиками. Первой, кому он читал только что созданные страницы, была его верная и любимая Настасья Петровна. Именно мнение жены он особенно ценил и всегда внимательно прислушивался к нему.

Вот почему так хотелось ему сегодня вечером ей почитать те две никак ему не удававшиеся главы исторической повести, посвященные белокаменному строительству на Руси в двенадцатом столетии.

Но тут дело застопорилось. У Машуньки разболелся животик. Настасья Петровна никакими усилиями не могла ее уложить. Несносная девчонка то хныкала, то хохотала, то брыкалась. А Георгий Николаевич, сидя за столом в кухне, терпеливо ждал. Рукопись лежала перед ним.

В конце концов он встал и прошел в спальню.

– Детка, послушай, что я тебе расскажу. Он подсел к ее кроватке, начал ей шептать:

– Детка, милая, ну, пожалуйста, закрой глазки, закрой глазки… Мне так нужно прочесть бабушке две главы из моей книги.

Машунька приподняла голову.

– О чем ты пишешь? – спросила она.

– Книга еще не скоро будет написана. Вырастешь – прочтешь, а сейчас закрой глазки и засни, засни.

И Машунька правда уснула.

Георгий Николаевич тихонько, чтобы ее не разбудить, встал и вышел на цыпочках в кухню.

• Предыдущая
• 8/46
• Следующая