Горькая доля - Голестан Эбрахим - Страница 15

• Предыдущая
• 15/18
• Следующая

– Аббасу-то откуда знать – небось сам месяца три здесь не был, – недружелюбно, с упреком, упирая на «три», проговорил старик.

Джафар достал из кастрюли софре.

– Мы ведь, милок, ему сразу сообщили.

– А он только в четверг, неделю назад, пришел к нам и рассказал, – повторил я.

Джафар вынул лепешки, расстелил софре, положил лепешки с краю:

– Тетушка, теперь иди-ка поешь.

– Тетушка, иди садись к софре, – позвал я.

Она не шевельнулась. Сидела, привалившись к стене, и тяжело дышала.

– Хочешь, я тебе подам? – предложил я. Старик все твердил:

– Мы ему сразу дали знать. Джафар сказал:

– Пожалуйте и вы, – и указал обоим на софре.

– Она не может встать, сам видишь. Тарелка нужна, – обратился я к Джафару.

– Не захватили.

Он отсыпал часть риса из кастрюли в судок из-под хлеба, рукой положил сверху немного тушеного мяса, а кастрюлю с остатками еды поставил на софре перед стариками:

– Отведайте, пожалуйста, тут не Бог весть что, самая малость.

Я протянул тетушке судок. Она так и не шевельнулась.

– Не берет, – протянул я растерянно. – Джафар, она не берет.

Я смотрел на Джафара, а он – на тетушку. Те двое ели, жадно, руками. Я наклонился к тетушке и попытался сам положить ей в рот щепотку риса. Она почувствовала вкус еды, встрепенулась, вроде бы стала жевать – нет, мне все показалось. Рисинки посыпались, покатились по уголкам рта, попадали на пол.

– Джафар, без ложки ничего не получается.

– Брось, Парвиз-хан, ложка ей не нужна. Захочет – сама поест.

Он говорил не думая, просто чтобы что-нибудь сказать. – У нее руки отнялись, разве не видишь?

– Ложка ей не нужна, – повторил он.

Я повернулся к старику:

– А как тетушка обычно-то ест?

Я плохо соображал, о чем спрашиваю.

– Раньше ей Зинат помогала. Похлебку давала, иногда кашу.

– И мы ведь похлебку принесли, – вспомнил я. – Джафар, давай похлебку.

– Я ложку забыл, – отозвался он, потом все-таки встал, огляделся кругом и, не увидев никакой посуды, спросил у старухи: – В чулане, что ли?

– Может, около хауза, – предположила она.

– Кто это – Зинат? – сказал я.

И подумал – нас тут четверо, а мы не можем накормить бедную старушку. Не знаем, что делать, вот и ищем, на кого бы это переложить. Те двое все ели. Старик сворачивал лепешку трубочкой, зачерпывал ею похлебку и выливал себе в рот, потом зачерпывал снова – и так, пока лепешка не размякала.

Старуха на минуту перестала жевать:

– Зинат, с вашего позволения, – это сестра Аббаса.

– А сейчас она где? Старики переглянулись.

– Если тут, – продолжал я, – пускай придет, накормит ее. Тут она?

– По четвергам она вечерами ходит поклониться к гробнице Шаха Мир Али Хамзы, – объяснил старик.

– Парвиз-хан, я спущусь, ложку поищу, – сказал мне Джафар, встал и вышел из комнаты.

Снизу донеслось: «Если не трудно, сестрица». Я посмотрел на жующих стариков и тихо сказал:

– Как же быть?

Кого я спросил? Зачем? Мне показалось, что спрашивал кто-то другой, а я должен знать ответ. Джафар внизу говорил: «Если нетрудно, сестрица, загляните туда». Старик сказал:

– Боится.

Старуха посмотрела на него. Оба жевали.

– Да не боится она, просто не видит нас толком, – возразил я.

Старик показал на тетушку:

– Вот ее боится, не придет. Она молиться пойдет. На лестнице послышались шаги. Джафар вошел вместе

с женщиной, которая впустила нас в дом. Она остановилась на пороге:

– Бедняжка, ей-Богу, больше-то из моих рук не берет. С той поры, как он вернулся, даже и не глядит на меня.

– Джафар, ложку принес? – спросил я. Он обратился к женщине:

– Теперь уж вы ее покормите, сестрица.

– Сегпоказалось. Рисинки посыпались, покатились по уголкам рта, попадали на пол.

– Джафар, без ложки ничего не получается.

– Брось, Парвиз-хан, ложка ей не нужна. Захочет – сама поест.

Он говорил не думая, просто чтобы что-нибудь сказать. – У нее руки отнялись, разве не видишь?

– Ложка ей не нужна, – повторил он. Я повернулся к старику:

– А как тетушка обычно-то ест?

Я плохо соображал, о чем спрашиваю.

– Раньше ей Зинат помогала. Похлебку давала, иногда кашу.

– И мы ведь похлебку принесли, – вспомнил я. – Джафар, давай похлебку.

– Я ложку забыл, – отозвался он, потом все-таки встал, огляделся кругом и, не увидев никакой посуды, спросил у старухи: – В чулане, что ли?

– Может, около хауза, – предположила она.

– Кто это – Зинат? – сказал я.

И подумал – нас тут четверо, а мы не можем накормить бедную старушку. Не знаем, что делать, вот и ищем, на кого бы это переложить. Те двое все ели. Старик сворачивал лепешку трубочкой, зачерпывал ею похлебку и выливал себе в рот, потом зачерпывал снова – и так, пока лепешка не размякала.

Старуха на минуту перестала жевать:

– Зинат, с вашего позволения, – это сестра Аббаса.

– А сейчас она где?

Старики переглянулись.

– Если тут, – продолжал я, – пускай придет, накормит ее. Тут она?

– По четвергам она вечерами ходит поклониться к гробнице Шаха Мир Али Хамзы, – объяснил старик.

– Парвиз-хан, я спущусь, ложку поищу, – сказал мне Джафар, встал и вышел из комнаты.

Снизу донеслось: «Если не трудно, сестрица». Я посмотрел на жующих стариков и тихо сказал:

– Как же быть?

Кого я спросил? Зачем? Мне показалось, что спрашивал кто-то другой, а я должен знать ответ. Джафар внизу говорил: «Если нетрудно, сестрица, загляните туда». Старик сказал:

– Боится.

Старуха посмотрела на него. Оба жевали.

– Да не боится она, просто не видит нас толком, – возразил я.

Старик показал на тетушку:

– Вот ее боится, не придет. Она молиться пойдет.

На лестнице послышались шаги. Джафар вошел вместе с женщиной, которая впустила нас в дом. Она остановилась на пороге:

– Бедняжка, ей-Богу, больше-то из моих рук не берет. С той поры, как он вернулся, даже и не глядит на меня.

– Джафар, ложку принес? – спросил я.

Он обратился к женщине:

– Теперь уж вы ее покормите, сестрица.

– Сегодня третий день, как ей хуже, – сказала женщина.

Я спросил:

– Она что-нибудь ела за это время?

– Я не знаю. Пока дядюшки не было, ела помаленьку; а как он объявился, бедняжка вроде испугалась. Я больше к ним не ходила, так что не знаю.

Подошел Джафар с ложкой, присел на корточки подле тетушки.

– Помешалась она, бедная, – продолжала женщина, – уж лучше бы он не возвращался. Когда он пропал, ей хуже стало, но не так, как теперь.

– О чем вы?

Я ничего не понимал. Джафар сказал:

– Парвиз-хан, подай сюда похлебку, если не трудно.

Женщина говорила:

– Может, она уж не чаяла мужа увидеть, разволновалась. И прежде хворая была, а как он вернулся, совсем слегла. Уж я и так и сяк, бывало, до смерти вымотаюсь, чтоб вот столечко поела. А тут еще Мешхеди сказал: она умерла.

– Кто? – спросил я, недоумевая.

Женщина посмотрела на меня:

– Парвиз-хан, никак это вы?

Я кивнул головой.

– Вы меня помните? Вы когда-то вместе с ним сюда часто приходили.

– Дядюшка только к субботе вернется, – сказал я.

– Мешхеди Асгар?

Я опять кивнул.

– В субботу? Как в субботу?

– Сегодня уже поздно было, а завтра – выходной день.

– Я что-то не пойму, – сказала женщина. Джафар наклонился за судком с похлебкой. В судке

было пусто. Халва, похлебка и мясо бесследно исчезли. Осталось лишь чуточку риса и немного хлеба. Джафар с негодованием посмотрел на стариков. Упрекать их было бессмысленно.

– Разомни рис с остатками мяса, – предложил я.

Джафар покачал головой – мол, гляди-ка, что за люди оказались, Бога не боятся.

– Я все-таки не поняла, – повторила женщина. Джафар не выдержал:

– Да как же это? Она голодная! Еле дышит, несчастная. Кто так делает? – Он сердито швырнул пустой судок на софре и докончил: – На что мне теперь ложка, горло ей смотреть?

• Предыдущая
• 15/18
• Следующая