Иисус неизвестный - Мережковский Дмитрий Сергеевич - Страница 28

У церковного историка Гегезиппа есть рассказ, кидающий обратный свет на всю утаенную жизнь Иисуса.

Император Домитиан (81–96 гг.), напуганный пророчеством о Мессии, великом царе, сыне Давидове, „который низложит сильных с престолов“ (Лк. 1,51), велел умертвить всех потомков Давидова рода. Когда же донесли ему на двух оставшихся в живых, внуков брата Господня, Иуды, Зокера и Иакова, послал за ними в Батанею, где скрывались они, и, когда привезли их в Рим, спросил их, чем они живут. „Полевою работою“, — отвечали те и показали ему свои мозолистые руки. Видя их простоту и ничтожество, Домитиан отпустил их на свободу.[250]

Если внуки в деда, то, прежде чем сказать: „Посмотрите на полевые лилии, как они растут, не трудятся“, — сам Иисус трудился.

С немощными Я изнемогал,

с алчущими алкал,

с жаждущими жаждал, —

и трудился с трудящимися, в этом, как во всем, наш Брат.

„Сына своего готовит в разбойники, кто не учит его ремеслу“ — это слово раввинов мог вспомнить плотник Иосиф, начиная учить Сына ремеслу.[251] „Плотником“ называет Иисуса Марк (6, 3), а Матфей — „сыном плотника“ (13, 55), потому ли, что Иисус рано оставил ремесло отца, или потому, что Матфей уже сомневается, мог ли Сын Божий быть плотником.

Греческое слово τέκττων, арамейское — naggar, значит „плотник“, и „столяр“, и „каменщик“ вместе: „строительных дел мастер“, по-нашему.[252] В „Протоевангелии Иакова“ Иосиф занят постройкой домов.[253]

„Плуги изготовлял и ярма“, — сообщает об Иисусе св. Юстин Мученик, кажется, очень древнее, из неизвестного нам источника, но, судя по точности, и мелкости черты, исторически подлинное, свидетельство,[254] а по сохранившемуся у Юстина Гностика, преданию, отрок Иисус спас овец в Назарете».[255]

В разности свидетельств нет противоречия: Иисус мог быть и пастухом, и столяром, и каменщиком, и тележником, смотря по нужде и по возрасту; в главном же свидетельства согласны: ел хлеб в поте лица, «как все люди, сыны Адамовы».

Труд — благословение Божие? Нет, проклятье. «Проклята земля за тебя, — говорит Господь Адаму. — В поте лица будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой взят» (Быт. 3, 17–19.)

С мукой — проклятьем труда связана мука неравенства — волчье друг к другу сердце голодных и сытых. Эти-то две муки и услышаны в Евангелии, как нигде никогда; две эти «социальные проблемы», как мы говорим нечестиво-плоско, подняты в Евангелии во весь рост, от земли до неба. Адом пахнувшая некогда, подземных лугов асфодель. Бедность только здесь — благоухающая раем лилия. Сколько бы мы этого ни забывали, — вспомним когда-нибудь. То, что бесконечно действительнее и страшнее для нас, или желаннее того, что мы называем «социальной революцией», родилось только с Евангелием и только с ним умрет.

Кажется, именно в наши дни, в нашей бывшей христианской Европе, как никогда и нигде, спасение человечества зависит от того, поймем ли мы, что значит: «Блаженны нищие, ибо их есть царство небесное».

Сына не знает никто, кроме Отца (Мт. 11, 27), —

это надо помнить, говоря не только о Божеской, но и о человеческой личности Христа. Если на явной жизни Его, то тем более на тайной — на тех днях, когда в Иисусе рождается Христос, — лежит никем никогда не поднятый — неподымаемый покров, — никем, кроме Него Самого: только Он Сам говорит в явной жизни Своей слова, кидающие обратный свет на эти дни; только из Его же собственных слов мы узнаем о тайной жизни Его непостижимое для нас, неимоверное и подлинное, по общему закону для всего, что мы знаем о Нем: чем неимовернее, тем подлиннее.

Я и Отец одно (Ио. 10, 30),

вот самое неимоверное и подлинное в Нем. Этого никогда никто из людей так не говорил до Него и после так не скажет: в этой любви Сына к Отцу, Человек Иисус — Единственный.

Учится говорить на коленях у Матери; но не от Нее и ни от кого из людей любить Отца не научился; любит Его так же естественно, как дышит. «Авва, Отче», раньше сказал, чем начал помнить Себя. Чувство Отца в Нем такое же первое, как в других людях чувство собственного «я»; говорит: «Отец», как мы говорим: «Я».

Бога любил только один человек на земле — Иисус, потому что Он один знал Бога.

Отче праведный! и мир Тебя не познал, а Я познал Тебя. (Ио. 17, 25)

Знание Отца, любовь к Отцу — в Нем Одном-Единственном. Люди называют Бога «Отцом», но между тем, как это делают они и как делает Он, — такая же разница, как между словом «огонь» и огнем.

Первую заповедь: «люби Бога», никто не исполнил; никто никогда не любил Бога: чтобы любить, надо знать, а Бога никто не знает, не видит. Увидеть Бога — умереть — для всех людей; только для Сына видеть Отца — жить. «Куда пойду от Духа Твоего и от лица Твоего куда убегу?» (Пс. 138, 7.) Люди бегут от Бога; Иисус к Нему идет, как Сын к Отцу.

Все благочестие до Него — «страх Божий». Но страх не любовь; нельзя, — страшась, любить, как, замерзая, нельзя греться.

«В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе мучение» (Ио. 4, 18.) Это теперь понятно всем, а до Христа — никому. Страха Божьего нет в Иисусе: Сын любит Отца без страха.

«Стань на этой скале; когда же будет проходить слава Моя, Я поставлю тебя в расселине скалы, и покрою тебя рукою Моею, доколе не пройду, и, когда сниму руку Мою, ты увидишь Меня сзади, а лицо Мое не будет видимо тебе», — говорит Господь Моисею (Исх. 33, 21–23.) Только один Человек, Иисус увидел Бога лицом к лицу.

Что такое свет, не знают пещерные рыбы без глаз; люди не знают, что такое Бог. Только одна рыба с глазами видела свет — Человек Иисус.

Свет видят и растения, судя по тому, как тянутся к свету, поворачивают листья к солнцу и раскрывают цветы. Но между двумя зрениями, животным и растительным, разница меньшая, потому что количественная, а не качественная, чем между двумя знаниями — тем, каким люди знают Бога, и тем, каким Сын знает Отца.

«Я люблю Бога», — никогда не говорит Иисус; Сын о любви к Отцу не говорит, потому что Он сама Любовь.

«Господи, покажи нам Отца, и довольно для нас». — «Столько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп? Видевший Меня, видел Отца» (Ио. 14, 8—10.) Этого никто из людей не говорил и не скажет.

«Богом» никогда не называет Отца, и людям никогда не говорит: «Наш Отец», а всегда «Мой», или «ваш», потому что Он — Сын Единородный, Единственный.

Люди чувствуют Бога Творцом, а себя — тварью; только у одного человека, Иисуса — чувство рожденности — несотворенности. Надвое для Него делится мир: все человечество и Он один с Отцом.

Память о небе у людей как бы отшиблена страшным падением с неба на землю — рождением; только у Него одного уцелела. Чем был до рождения и чем будет после смерти, в лоне Отца, знает — помнит первым «знанием-воспоминанием» (anamnêsis Платона.)

«Прежде нежели был Авраам, Я есмь» (Ио. 8, 58) — это для Него так же просто, естественно, как для нас «вчера». В этом чувстве «предсуществования», «премирности», — все та же небывалость Его, единственность.

В двух мирах живет всегда — в том и этом: «Я исшел от Отца и пришел в мир; и опять оставляю мир, и иду к Отцу» (Ио. 16, 28.) Тот мир для Него не черная ночь, как для нас, а прозрачные сумерки; тот — почти как этот. Небо помнит, как изгнанник — родину, но не далекую, а близкую, вчерашнюю.