Калеб Уильямс - Годвин Уильям - Страница 19

• Предыдущая
• 19/93
• Следующая

Поразмыслив некоторое время над этими обстоятельствами, она нашла выход и выразила желание, чтобы Граймз попросил сестру миссис Джекмен ждать ее за оградой сада. Но Граймз решительно отказался. Он даже вспылил при таком предложении: видно, не очень-то она ему благодарна, если желает, чтобы он обнаружил перед посторонними свое участие в этом опасном деле. Что до него, он решил ради собственной безопасности не выдавать этого ни одной живой душе. Хоть он и сделал это предложение только по сердечной доброте, но если она не хочет вполне довериться ему одному, – что ж, пусть сама отвечает за последствия. Он твердо решил не снисходить больше к капризам женщины, которая обращалась с ним так надменно, как сам Люцифер[20].

Эмили приложила все усилия, чтобы успокоить его. Но все красноречие ее сообщника не могло заставить ее сразу отказаться от своих опасений. Она пожелала отложить решение до завтрашнего дня, чтобы иметь время все обдумать. А на послезавтра мистером Тиррелом была назначена свадебная церемония. Тем временем ее преследовали самые разнообразные напоминания о судьбе, ожидающей ее в столь скором времени. Приготовления велись так неутомимо, непрерывно и последовательно, что могли вызвать в ней только чувство самой мучительной и болезненной тревоги. А если сердце ее находило минуту отдыха, то сторожившая ее женщина тотчас спешила нарушить ее покой каким-нибудь лукавым намеком или ядовитым замечанием. Позже Эмили говорила, что она чувствовала себя одинокой, неопытной, как будто только что освободившейся от младенческих пеленок, не имеющей ни одного живого существа, которого волновала бы ее судьба. Она, до сих пор не знавшая врагов, за последние три недели не видела человека, которого с полным основанием не считала бы в лучшем случае совершенно чуждым ей и в худшем – неутомимо подготовляющим ее гибель. Тут она впервые испытала скорбь о том, что никогда не, знала своих родителей и пользовалась милостью людей, по отношению к которым занимала настолько неравное положение, что не могла надеяться на дружеское участие с их стороны.

Ночь была полна самых мучительных раздумий. Как только минутное забытье овладевало ею, измученное воображение вызывало тысячи образов насилия и обмана. Она видела себя в руках своих заклятых врагов, которые не останавливались перед самым дерзким предательством, чтобы довершить ее гибель. Не более утешительными были и ее мысли наяву. Борьба оказалась не по ее слабым силам. Когда наступило утро, Эмили решилась довериться Граймзу на волю случая. Как только это решение было принято, она почувствовала значительное облегчение. Эмили не могла представить себе такого несчастья, явившегося следствием этого поступка, которое можно было бы приравнять к бедам, казавшимся ей неминуемыми под кровом ее родственника.

Когда она сообщила Граймзу о своем решении, невозможно было сказать, обрадовало или огорчило его это известие. Граймз улыбнулся, но эта улыбка сопровождалась такой неожиданной суровостью в обращении с ней, что в этом можно было прочесть и радость и насмешку. Впрочем, он повторил свои обещания быть верным принятым им на себя обязательствам и точно их выполнить. Весь этот день был занят получением свадебных подарков и приготовлениями, подтверждающими как твердую решимость, так и сознание безответственности исполнителей этой затеи. Эмили надеялась, что по мере приближения решительного момента они немного ослабят обычный надзор. Она решила в этом случае, если бы обстоятельства сложились удачно, ускользнуть и от своих тюремщиков и от нового, поневоле избранного ею сообщника. Но хотя ради этого она и проявляла крайнюю бдительность, намерение ее оказалось невыполнимо.

Наконец пришла ночь, столь роковая для ее счастья. При таких условиях Эмили, разумеется, не могла не испытывать крайнего волнения. Сначала она напрягала всю свою изворотливость, чтобы обмануть бдительность приставленной к ней служанки. Эта наглая и бесчувственная тиранка вместо каких бы то ни было послаблений только издевалась над нею. Так, один раз она спряталась и, наведя Эмили на мысль, что путь свободен, встретила ее затем в конце галереи, почти у самой лестницы.

– Как вы себя чувствуете, моя дорогая? – сказала она оскорбительным тоном. – Значит, милая крошка считает себя достаточно ловкой, чтобы перехитрить меня? Экая вострушка! Ступайте-ка обратно, миленькая, живо!

Эмили была глубоко возмущена этой проделкой. Она вздохнула, но не удостоила ответом низкую и черствую женщину. Вернувшись к себе в комнату, она опустилась в кресло и просидела так, погруженная в думы, больше двух часов. После этого она подошла к комоду и торопливо и беспорядочно перебрала свое белье и платья, прикидывая в уме, чем необходимо запастись для бегства. Ее сторожиха услужливо следовала за ней от одного места к другому и на этот раз в полном молчании наблюдала ее действия. Пришло время ночного отдыха.

– Спокойной ночи, деточка, – сказала ей наглая женщина, перед тем как удалиться. – Пора запирать. В ближайшие часы вы располагаете собой. Воспользуйтесь этим получше. Вы не пролезете в замочную скважину, милая, а? Как вы думаете? В восемь часов вы меня опять увидите. А там, а там, – добавила она, хлопая в ладоши, – все будет окончено. Вы соединитесь со своим достойным женишком; это так же верно, как то, что взойдет солнце.

В тоне этой отвратительной особы, когда она прощалась, было что-то такое, что заставило Эмили спросить себя: «Что она подразумевает? Неужели она знает о том, что должно совершиться в ближайшие часы?» В первый раз у нее возникло подозрение, но оно держалось недолго. С болью в сердце собрала она немногие необходимые вещи, которые намерена была взять с собой. Она инстинктивно прислушивалась к малейшему шороху с таким страхом, что расслышала бы даже шелест листочка. Время от времени ей казалось, что до ее слуха доносится шум шагов, но если это и было так на самом деле, то ступали так осторожно, что нельзя было убедиться, действительно ли это звук или только плод ее воображения. Потом все затихло, как если бы в мире приостанавливалось всякое движение. Понемногу ей стало казаться, что она улавливает какие-то звуки вроде жужжания, словно разговор шепотом. Сердце ее забилось. Во второй раз она усомнилась в честности Граймза. Подозрение на этот раз было сильнее, чем прежде. Но было уже поздно. В эту самую минуту она услыхала звук поворачиваемого в замке ключа, и в дверях появился фермер. Вздрогнув, она воскликнула:

– Нас накрыли? Я слышала, вы с кем-то разговаривали!

Граймз подошел к ней на цыпочках, прижав палец к губам.

– Нет, нет, – возразил он, – все спокойно. – И, взяв ее за руку, он молча вывел ее из дому в сад.

По мере того как они подвигались вперед, Эмили вопрошала взглядом все двери и переходы, глядя по сторонам с боязливым подозрением. Но все было так пусто и тихо, как только можно было желать. Граймз распахнул незапертую боковую калитку, которая вела из сада на уединенную дорожку. Там стояли две лошади, уже взнузданные и оседланные для езды, привязанные уздечками к столбу не более как в шести ярдах от сада. Граймз захлопнул за собой калитку.

– Боже мой! – воскликнул он. – У меня прямо душа в пятки ушла. Когда я пробирался к вам, так видел Мена, кучера: он глядел из кухонной двери на конюшню. Стоило ему только прыгнуть, шагнуть – и быть бы мне пойманным. Да у него фонарь в руках был – ну, он и не видел, как я в темноте притаился.

Рассказывая, Граймз помог мисс Мелвиль сесть на лошадь. Дорогой он мало беспокоил ее, напротив, был необыкновенно молчалив и задумчив – обстоятельство, отнюдь не неприятное для Эмили, которая с трудом переносила беседы с ним. Проскакав около двух миль, они свернули в лес, через который шла дорога к цели их путешествия. Ночь была необычайно темная, и в то же время воздух был теплый, ласкающий, как всегда в середине лета. Когда они значительно углубились в недра этого сумрачного и уединенного леса, Граймз, под тем предлогом, что ему нужно разведать дорогу, поравнялся с мисс Мелвиль и поехал с ней рядом; вдруг, неожиданно протянув руку, он схватил ее лошадь за узду.

• Предыдущая
• 19/93
• Следующая