Видение Нагуаля - Ксендзюк Алексей Петрович - Страница 29

Стоит нам заговорить о себе как об энергетическом теле с каналами энергообмена и некоей "точкой сборки" (для многих — совершенно абстрактной и метафизической штукой), возникает впечатление, что предмет рассуждений — лишь еще один вариант теософских сказок.

Трудно поверить, что речь идет о Реальности. Вспоминаются фантастические галлюцинации Штайнера, астральные блуждания агни-йоги среди потоков разнообразных энергий и "планов бытия" — словом, здравый смысл протестует.

Известные Европе визионеры (начиная с Блаватской и многочисленных «потомков» Рерихов) настолько все запутали, смешали с фантазиями и мифами, в основном — совершенно бесплодными, что отвратили умы и сердца здоровых людей от любых подобных рассуждений.

В этом нет ничего удивительного — они никогда не оперировали понятием "описание мира", ничего не знали о сложностях восприятия, а потому пытались с помощью мифов и собственного воображения просто расширить "мир описания" до бесконечности. Они не знали (или не хотели знать), что это невозможно. Любопытно, что подобные процессы (на ином уровне) сегодня характерны для добропорядочной академической науки — особенно естествознания.

Приведу пример.

Затянувшийся кризис фундаментальных наук в их попытке постичь физические законы самых низких уровней организации Бытия (т. е. область субатомных процессов и их взаимодействий) объясняется теоретиками по-разному. Здесь, кстати, можно заметить любопытную симметрию — ибо схожие проблемы так или иначе обнаруживаются в космологических исследованиях, скажем, метагалактического уровня.

При этом многие ученые очень близко подходят к разгадке истинных причин кризиса научного познания евроамериканской цивилизации, поскольку то и дело заводят разговор о недостаточности, неполноте языка описания, который был и остается важнейшим инструментом науки — не только теоретической (как можно подумать, рассуждая поверхностно), но и практической, экспериментальной.

С тех пор как физика окончательно покинула непосредственно наблюдаемый мир и, через общую теорию относительности, квантовую механику и т. д., погрузилась в царство знаков и усложненных абстракций, она стала дьявольски сложным конгломератом математических фикций (символов оторванного от всякого эмпиризма логического мышления) и массы неопределенностей, поставляемых научным исследованием, измерениями и экспериментом.

Почему я использовал слово «неопределенности»? Физики-теоретики хорошо знают, что где-то в середине ХХ века в процессе развития квантовых теорий и на фоне совершенно новых экспериментальных данных был отмечен принципиальный (с нашей точки зрения), факт — произошел разрыв между результатом наблюдения или эксперимента и его интерпретацией. Если ранее интерпретация (толкование смысла и сути происходящего), в основном, вытекала из результатов наблюдения естественным образом, то теперь интерпретация впервые в полной мере продемонстрировала свою условность.

Ученый отныне мог выбирать ту или иную интерпретацию, строить ту или иную физико-математическую модель (причем эти модели порой сильно отличались друг от друга); и эти модели описывали данные опыта, прогнозировали наблюдения, — словом, оказывались научно пригодными.

На каждой следующей ступени познания микро- или макромира тенденция эта становилась все заметнее, а число допустимых (но разных) интерпретаций одних и тех же феноменов возрастало. Сегодняшняя ситуация усложнилась настолько, что в качестве рабочих моделей приходится признавать концепции, изобилующие сущностями и процессами, функциями, которые не только не доступны никакому человеческому воображению, но и в пространстве абстрактной мысли существуют чуть ли не призрачным образом.

На этой грани описание изобилует парадоксами. Их слишком много, чтобы здесь приводить, но все они как бы иллюстрируют некую сомнительность как в статусе объекта (здесь — человека), так и в статусе Мира, степени его реальности. Вполне символическим в этом ряду можно считать широко известный сегодня парадокс о влиянии наблюдателя на наблюдаемую систему. Еще во времена Эйнштейна он возмущал "реалистические умы" (даже самого Эйнштейна), поскольку в существующем описании мира ему не было, и до сих пор нет места. Наблюдатель оказывает влияние на результат наблюдений даже в том случае, когда между ним и объектом исследования нет, и не может быть никаких физических (энергетических) связей — иными словами, он как бы «создает» наблюдаемое в данном виде одним лишь фактом своего существования.

Мыслительная парадигма, описывающая энергетическую Реальность так, как ее видели толтеки, удивительным и неожиданным образом придает всей этой физико-математической неразберихе, нарастающей с каждым годом, смысл — как всегда, в подобных случаях, весьма простой и как бы лежащий на поверхности.

Человеческий тональ, сформировавшийся задолго до проникновения нашего опыта в бездны микромира и метагалактики, служащий, в первую очередь, для выживания (биологического и социального), имеет свои границы, этими задачами обусловленные. И эти границы очерчивают не только сам диапазон воспринимаемого, всю совокупность принятых моделей обработки, комплектации сенсорных сигналов (о чем уже было не раз сказано); границы тоналя точно так же очерчиваю нас метрически. Иными словами, в Реальности существуют такие масштабы энергообмена и силовых взаимодействий, для которых наш тональ не имеет ни способов восприятия (что очевидно), ни способов интерпретации, о-смысления, о-значивания.

Законы восприятия и описания подчинены единой матрице тоналя и «поддерживают» друг друга. Такая согласованность — естественный результат нашего становления как сознающих существ. Что-то "слишком большое" или "слишком маленькое" не входит в мир нашего естественного восприятия, на главное — оно точно так же не входит в мир нашего мышления, построенного на логике доступных от века интерпретаций.

Никакой прибор и никакая самая изощренная математическая модель не способны изменить этого положения. Современное естествознание топчется на границе тоналя, не в силах ее перешагнуть. И чем дальше технические возможности исследователей уводят их в иные, нечеловеческие масштабы, тем более туманными и зыбкими, аморфными становятся их интерпретации, их модели и описания. Ибо эмпирическая Вселенная человека неуклонно расширяется, а семантическая Вселенная (мир постигаемых знаков, смыслов и отношений) остается неизменной.

Адекватное осознание новых полей опыта возможно лишь благодаря соответствующему расширению способности воспринимать — то есть благодаря сдвигу точки сборки и оформлению полноценного энергообмена человеческого существа с этими прежде недоступными полями. Тогда изменится описание и возникнут новые схемы интерпретации воспринимаемого Мира.

Нельзя не сказать еще об одном нюансе, который имеет прямое отношение к представлению об энергообмене как сущности перцептивных и волевых актов. Речь идет о среде, в которой совершаются те действия внимания, что влекут за собой смещение точки сборки. Чем быстрее мы избавимся от наиболее фундаментальных предрассудков, касающихся мира взаимодействий (а значит, мира Трансформации), тем легче добьемся нужного результата.

В книге "После Кастанеды" я уже писал о том, что, судя по специфике видения, не желающего подчиняться пространственно-временным закономерностям, пространство и время как объективные, реальные категории бытия следует, скорее всего, признать несуществующими (вопреки всякой очевидности и рискуя обрести славу субъективного идеалиста, что уж тут поделать!).

Рассуждая таким образом, мы находим в самой идее пространства иллюзию тоналя — шаблон восприятия, который в процессе познания Реальности предстоит разоблачить и преодолеть.