Мессия. Том 2 - Раджниш Бхагаван Шри "Ошо" - Страница 90

Я посещал христианский колледж, где готовят миссионеров. Это самый большой теологический христианский колледж на востоке — шесть лет на подготовку миссионера. Наставник провожал меня по кампусу. Я спросил его: «Вы не скажете мне, в каком теологическом колледже обучался Иисус?» Он посмотрел на меня немного сконфуженно, потому что Иисус не был даже образованным — он не мог читать или писать.

Он сказал: «Никто никогда не задавал мне такого вопроса, хоть мы обучили тысячи миссионеров».

Я сказал: «Обученный миссионер — это лицемер; он не знает, как сдаться и позволить сущему говорить через него. Я посмотрел ваши уроки от начала до конца и посмеялся про себя: это такой абсурд, то, чему вы обучаете своих так называемых будущих миссионеров. Они хорошо образованны: кто-то имеет степень магистра по философии, религии или психологии, кто-то доктор философии, психологии или религии. Эти люди хорошо образованны, и их обучали. Когда же я увидал обучение, я не мог понять, плакать мне или смеяться».

Я спросил наставника: «На последнем уроке мы видели, как этим бедным миссионерам рассказывали, когда следует говорить громко, когда следует воздеть свои руки, когда просто шептать, каким жестом следует сопровождать данное выражение.

Вы что, обучаете актеров? Неужели вы считаете христианство школой драмы?»

Он сказал: «Я очень смущен; я не могу ответить на ваш вопрос».

Я сказал: «Ваше смущение ответило на него. Вам ведь прекрасно известно, что эти миссионеры просто куклы. Они будут говорить слова, которые были сказаны Иисусом; слова будут теми же, и вы прилагаете все усилия, чтобы даже жесты были одними и теми же. Возможно, что жесты могут быть теми же, слова могут быть одними и теми; возможно также, что они могут быть даже лучше, потому что Иисус был бедным сыном плотника, необразованным, некультурным. Но они не будут подлинными. Они могут быть лучше, что касается драматургии, но они не могут быть подлинными. Мне хочется увидеть и последний урок тоже».

Он спросил: «Что вы имеете в виду под последним уроком? Мы обошли весь колледж».

«Я спрашиваю, где вы учите их быть распятыми — потому что пока вы не научите их быть распятыми, обучение не полное».

Он сказал: «Вы чудак! Неужели вы считаете, что все эти люди должны быть распяты? Они пришли сюда выучиться и идти по всему миру проповедовать людям».

Я сказал: «Что могут они проповедовать? Вы бы никогда и не услышали имени Иисуса, если бы он не был распят. Это распятие является центральным и самым существенным фактом в жизни Иисуса. Фактически, без распятия не было бы и христианства».

Я заметил у наставника золотую цепочку с золотым распятием, прикрепленным на ней. Я сказал: «Неужели вы думаете, что так сделали с Иисусом?» — это золотое распятие, маленький крестик на золотой цепочке,

было у него вокруг шеи. — «Разве это распятие? Вы должны быть на кресте, а не крест у вас на шее — к тому же золотой».

Иисус нес тяжелый деревянный крест, до того тяжелый, что трижды он падал, прежде чем достиг места, где крест должны были установить в землю. Он не был стариком, он был всего тридцатитрехлетним молодым человеком, и для него не было непривычным носить дерево — это то, чем он занимался, его отец был плотником. Всю свою жизнь он носил дерево, но крест для него был столь тяжел, что молодой человек, привыкший носить тяжелое дерево, трижды падал на дороге.

«Сколько же раз, — спросил я наставника — падали на дорогу вы? Ведь ваш крест гораздо ценнее».

Никто не может стать Иисусом, претендуя действовать, как Иисус. О нем говорили, что никто и никогда не говорил так, как говорил он. Была какая-то глубокая власть в каждом его жесте; он не проповедовал философию или теологию, он изливал свое собственное сердце, саму свою жизнь. Его слова не были мертвыми словами профессоров, ученых; его слова были живыми, дышащими.

Помните: вы можете выучить прекрасные слова, вы можете обманывать себя, но это не вопрос выученных слов. Это вопрос сдачи существованию и позволения существованию — если оно хочет говорить, оно говорит; если оно хочет оставаться молчаливым, прекрасно. Если оно хочет петь, вы доступны; если оно хочет танцевать, вы предоставляете свое тело, свое сердце, свое существо. Только тогда место, где такой человек сидит, говорит или остается молчаливым, — становится святым местом, становится священным.

Потом он спустился по ступеням храма, и весь народ последовал за ним. Он дошел до своего корабля и встал на палубе.

Такой человек, как Альмустафа, — хоть он собирается к себе домой, в то место, которому он принадлежит, хоть он идет к цели, которую разыскивал всю свою жизнь, хоть он собирается на корабль, которого он ждал двенадцать лет, — и все же, ступив на палубу, он оглядывается вокруг, на то место, где он провел двенадцать лет, на людей, которые никогда не признавали его, людей, которые всегда превратно понимали его: «Он посторонний, он не принадлежит нам, он чужак. Он создатель грез».

Никто не верил в него, никто не доверял ему, но это не оказывало никакого влияния на его отношение к людям. Он не обижался. Напротив, он покидал это место с глубокой печалью, потому что оставлял всех этих людей в темноте.

Ему не удалось сделать их осознающими, чтобы они могли открыть глаза — и темнота исчезла.

И только в последний день, когда он уезжает, тихое понимание, молчаливое понимание возникло у многих людей — они упустили Божьего посланника, пророка, мессию. Но слишком поздно, он должен уходить.

И, возвысив свой голос, он обратился к народу:

Народ Орфалеса, ветер велит мне покинуть тебя.

Корабль готов, и ветер дует к моей земле.

И хотя я не так спешу, как ветер...

Я не так спешу уйти; хоть я и ожидал двенадцать лет, все же я хочу задержаться еще немного. Быть может, кто-нибудь сможет услышать меня, увидеть меня, понять меня; быть может, кто-нибудь станет искателем, исследователем, странником, ради истины.

И хотя я не так спешу, как ветер, все же я должен идти.

Никто не может остаться здесь навсегда. Даже величайшему придется уйти однажды.

Потому запомните: если вы хотите почувствовать меня, не откладывайте этого. Если вы хотите понять меня, не говорите: «Завтра, ведь сегодня я очень занят», — потому что завтра неопределенно. Никогда не известно — придет оно, не придет оно.

Мы, путники, вечно ищущие пустынных дорог, никогда не начинаем день там, где закончили предыдущий; и восход солнца никогда не застанет нас там, где нас покинул закат. Мы в пути даже тогда, когда земля спит.

Он рассказывает о духовном странствии. Мы не знаем, где наш дом, и ни единое мгновение нельзя тратить впустую. Поэтому даже во время сна искатель исследует, пока он бодрствует, он исследует, исследует во всех направлениях, во всех измерениях, безо всякого предубеждения; он стучится во все двери — никогда не известно, какая дверь именно та.

Мы — семена живучего растения, и, как только мы достигаем зрелости и сердца наши переполняются, ветер подхватывает нас и рассеивает.

Я разговариваю с вами, но будет гораздо лучше сказать, что я просто рассеиваю зерна.

Пусть мои слова будут зернами в вас, так что когда в вашей жизни наступит весна, те зерна начнут прорастать.

Но человека приучили оставаться закрытым, не впускать ничего.

Это и есть причина, по которой весна приходит и уходит, а вы остаетесь, как всегда, мертвыми — ведь у вас нет зерен. Весна не может создать зерна; если у вас есть зерна, весна — огромная помощь. Придут тучи и польется дождь, но вы будете оставаться бесплодными, пока у вас нет зерен.

Быть с Мастером — это не что иное, как предоставить свое сердце, чтобы он мог посеять зерна.

Может, вы и не способны прямо сейчас узнать их, ведь зерно не цветок, а всего лишь возможность; это не плод, а всего лишь возможность. В свое время оно принесет огромный урожай.

Но чтобы предоставить свое сердце, требуется доверие, а нас воспитывали на страхе — не на доверии, не на любви. Поэтому наши сердца так закрыты, никакому зерну не войти туда.