Нейромантик - Гибсон Уильям - Страница 63
- Предыдущая
- 63/72
- Следующая
Над ним пронзительно закричала чайка. Кейс вздрогнул.
Поднимался ветер. Песок стал колоть его щеки. Кейс спрятал лицо в колени и заплакал, но звуки его рыданий были такими же далекими и чужими, как и крик высматривающей добычу чайки. Теплая моча пропитала его джинсы, вышла на песок, но очень быстро остыла под порывами ветра со стороны моря. Наконец он уже не мог рыдать, потому что слезы у него иссякли и заболело горло.
– Зимнее Безмолвие, – пробормотал Кейс себе в колени, – Зимнее Безмолвие...
Становилось темнее, и теперь он дрожал уже не от горя, а от холода, и именно холод заставил его встать.
Колени и локти болели. Из носа текло; Кейс утер нос рукавом куртки, после чего обшарил один за другим ее пустые карманы.
– Господи, – сказал он, ссутулив плечи и пряча ладони под мышками в поисках тепла. – Господи.
Зубы у него начали стучать.
Прилив кончился, на берегу остались красивые песчаные волны, значительно более искусные и ровные, чем исполненные любым токийским роботом-садовником. Сделав несколько десятков шагов по направлению к городу, Кейс оглянулся и посмотрел назад, в сгущающуюся тьму. Следы его шагов цепочкой змеились от места прибытия. До него и вокруг песок был гладким и ровным.
К тому моменту, когда Кейс увидел свет, он, по его мнению, прошел чуть больше километра. Он разговаривал с Рацем, и именно Рац обратил его внимание на свет, на далекое оранжево-красное свечение справа, в стороне от моря. Кейс знал, что Раца здесь нет, что бармен – плод его воображения, а не часть спектакля, который перед ним сейчас разыгрывали, но по большому счету это не имело значения. Кейс вызвал сюда Раца, чтобы хоть как-то собраться с мыслями и немного прийти в себя, но у Раца имелись собственные соображения относительно Кейса и того затруднительного положения, в котором он оказался.
– В самом деле, дружище артист, ты удивляешь меня – какой длинный путь ты способен проделать, чтобы добиться наконец саморазрушения! А какие усилия ты к этому прилагаешь! В Ночном Городе все это у тебя уже было, под самым носом, протяни руку и бери! Темп жизни, чтобы заткнуть глотку голосу рассудка; выпивка, чтобы дело не сбавляло оборотов; Линда для сладкой печали и улица, чтобы не забывать, как крепко надо держать топор. Как же далеко ты сейчас забрался, чтобы оказаться в точно таком же положении! А какие нелепые декорации... Почти игрушечный домик, висящий в космосе, герметически закрытые двери, антикварное барахло из Европы, мертвец, заключенный в маленькую шкатулку, колдовская утварь из Китая... – Рац усмехнулся, с трудом вытаскивая ноги из песка и едва поспевая за Кейсом – розовый манипулятор бармена самодовольно жужжал при каждом его шаге. Несмотря на темноту, Кейс почему-то видел зубы бармена из старой, почерневшей стали.
– Но, наверно, это стиль жизни всех артистов, или я ошибаюсь? Тебе до зарезу было необходимо, чтобы тебе выстроили этот мир, этот пляж, это место. Для того, чтобы умереть здесь.
Кейс остановился и повернулся лицом в сторону шелеста прибоя и свиста поющего под ветром песка.
– Да, – сказал он. – Черт. Но мне казалось...
Кейс пошел на шум моря.
– Эй, артист, – закричал ему в спину Рац. – Свет. Видишь, вон там, свет. Туда. Туда иди...
Кейс снова остановился, пошатнулся и упал на колени в нескольких сантиметрах от ледяной воды.
– Рац? Свет? Рац?
Но темнота была кромешной, сплошной, и единственным звуком был шум прибоя. Кейс поднялся на ноги и попытался вернуться назад по собственным следам.
Прошло еще немного времени. Кейс по-прежнему шел по песку.
И вот он появился перед ним и становился все ярче и ярче с каждым его шагом. Свет. Прямоугольник. Дверь.
– Там костер, – сказал он сам себе, и ветер сорвал и унес слова с его губ.
Это был бункер из камня или бетона, почти полностью занесенный текучим песком. Вход в бункер, в мощной, почти в метр толщиной стене, был низким и очень узким, без двери.
– Эй, – позвал Кейс тихо, – эй...
Его пальцы прикоснулись к холодной стене. Там внутри пылал костер, тени метались на песке перед входом.
Кейс пригнулся и вошел. Для этого ему понадобилось сделать три шага.
Перед очагом из ржавого железного листа, в котором горел плавник, сидела девушка; ветер вытягивал дым наружу через мятую трубу. Единственным источником света в помещении был костер, но едва встретившись с испуганными глазами, Кейс мгновенно узнал повязку из пестрого шелка на ее голове, повязку с узором, напоминающим электронную микросхему.
Он отверг ее объятия, отверг пищу, которую она ему предложила, место рядом с ней в гнезде из старых одеял на потрепанной пластиковой подстилке. В конце концов он скорчился на песке у входа в бункер и смотрел, как она спит, и слушал ветер, свистящий над крышей. Каждый час или около того он поднимался, шел к очагу и мешал угли, подбрасывал в костер плавник из груды около стены. Все это было ложью, но холод оставался холодом.
Она, свернувшаяся калачиком под одеялами рядом с очагом, тоже была ложью, обманом. Кейс рассматривал ее рот, ее слегка раскрытые губы. Это была та самая девушка, вместе с которой он впервые побывал на другой стороне залива. И это было жестоко.
– Хорошо бьешь, сволочь, точно, – шепнул Кейс ветру за дверью. – Не упускаешь шанс, да? Не распыляешься по мелочам? Я знаю, к чему ты клонишь...
Усилием воли Кейс попытался изгнать из своего голоса отчаяние.
– Я знаю, понял? Я знаю, кто ты. Ты тот, другой. Три-Джейн говорила Молли о нем. Неопалимая купина. Это не Зимнее Безмолвие, это ты. Зимнее Безмолвие пытался предупредить меня через Брауна. Но ты все же приплюснул мне мозги и перетащил сюда. Вот сюда. К призраку. К такой, какой я ее запомнил...
Линда заворочилась во сне, невнятно позвала кого-то, натянула на себя одеяло, укрываясь по подбородок.
– Ты – ничто, – сказал Кейс спящей девушке. – Ты мертва и ни черта для меня не значишь. Слышишь, приятель? Я знаю, что сейчас происходит. Ты приплюснул мне мозги. И все это займет не более двадцати секунд, так? Я сейчас сижу на собственной заднице в библиотеке, и мой мозг мертв. И очень скоро все это тоже будет мертво, если у тебя не найдется хоть капля разума. Ты не желаешь, чтобы Зимнее Безмолвие довел свое чертово дело до конца, и потому перетащил меня сюда. Котелок сейчас управляет "Куанем", но он уже давно мертв, а значит, ты можешь просчитать его поведение на два шага вперед, так или нет? Вся эта чертовщина с Линдой – ведь за всем этим стоишь ты, верно? Зимнее Безмолвие тоже пытался использовать ее, когда закинул меня в конструкт Тибы, но у него ничего не вышло. Он сказал, это оказалось для него слишком сложно. Это ты двигал звезды на небе Вольной Стороны, да? И это ты наложил лицо Линды на марионетку в комнате Ашпула. Молли ничего такого не видела. Ты просто подправил сигнал симстима. Потому что полагал, что этим делаешь мне больно. Потому что тебе казалось, что это имеет для меня какое-то значение, черт побери. Ну так и иди со всем этим знаешь куда... Ты преуспел с этим тогда. Тебе удалось захватить меня сейчас. Но мне все это до лампочки, понял? Думаешь, меня это задевает? Убери от меня все это дерьмо.
Кейс снова дрожал, и голос у него сел.
– Дорогой, – сказала Линда, выбираясь из-под одеял и садясь среди них, – иди сюда и ложись спать. Если хочешь, я могу посидеть до утра. А ты поспишь, хорошо?
Спросонок ее слабый акцент был хорошо заметен.
– Ложись и выспись, ну же?
Когда Кейс проснулся, Линды в комнате не было. Костер погас, но в бункере было тепло, и солнечный свет, проникающий в дверной проем, ложился вытянутым золотым прямоугольником на разорванный бок фиберглассового контейнера – Кейс видел такие в доках Тибы. Сквозь прореху в боку контейнера Кейс разглядел несколько ярких желтых упаковок. В лучах солнца они напоминали огромные куски масла. Желудок Кейса свело от голода. Выбравшись из гнезда из одеял, он подошел к контейнеру и выудил одну из упаковок, сплошь покрытую печатными надписями на дюжине языков. Английскую надпись Кейс нашел последней. "НЗ, ТИП AG-8. ВЫСОКОКАЛОРИЙНЫЙ РАЦИОН. ГОВЯДИНА". Далее следовал список и процентное содержание питательных веществ. Кейс достал из контейнера еще одну упаковку. "ЯЙЦА".
- Предыдущая
- 63/72
- Следующая
