Машина и Винтики - Геллер Михаил - Страница 54

В конце 50-х годов советские идеологи возвращаются к послереволюционной концепции создания новых обрядов, начинается кампания по "внедрению новой безрелигиозной обрядности".238 В 1964 г. состоялось первое всесоюзное совещание по социалистической обрядности, пятнадцать лет спустя – второе совещание-семинар. За минувшие годы достигнуты замечательные успехи в разработке "теории социалистической обрядности", в "обрядотворчестве", объявленном "делом важным, государственным".239

Советский человек обложен со всех сторон обрядами, как волк во время облавы. Все его действия приобрели обрядовый, праздничный характер: праздники зимы, лета, урожая, первой борозды, пуска завода, победы в соревновании, бракосочетания, получения первого паспорта, встречи дорогих иностранных гостей, выборов в советы, "красной субботы", когда необходимо выйти на работу. В Москве родился обряд поклонения Мавзолею: к нему идут перед полетом космонавты, после бракосочетания молодожены, для принятия присяги пионеры.

В 60-е годы в Советском Союзе был "изобретен" вечный огонь на могиле Неизвестного солдата, в многочисленных городах, где его установили, он также стал местом паломничества пионеров, молодоженов. Ритуальный характер приняло повальное награждение граждан орденами, медалями, почетными званиями. На старых фотографиях писателей нельзя было по внешнему виду определить, кто лучше: Тургенев или Достоевский, Гоголь или Белинский. Сегодня фотографии дают необходимую информацию: лучше тот, У кого на пиджаке больше орденов. На втором совещании по обрядности с удовлетворением говорилось об успехах строительства монументов: памятники строятся всюду – на Мамаевом кургане – в память победы над Гитлером, на Куликовом поле – в память победы над татарами, в Ясной Поляне – в память счастливого пребывания Ленина в ссылке. Как сектанты-дырники, верившие, что достаточно провертеть дырку в потолке избы, чтобы молиться вездесущему Богу, так и советские "обрядотворцы" полагают, что каждый советский памятник будет вызывать у советского человека правильный условный рефлекс – благодарственную молитву, пусть даже бессознательную – советскому государству.

Некоторые из новых обрядов должны заменить религиозные праздники советскими – новые праздники приурочиваются к датам старых: вместо Рождества – Праздник Зимы, вместо Троицы – Праздник Русской березки.240 Подобное "обрядотворчество" имеет место и в других республиках – общая тенденция: создавать новые праздники-обряды из элементов дохристианской, языческой обрядности. Воспользовавшись этой тенденцией латышам удалось с большим трудом отстоять праздник Янов день ("Лиго"), утверждая, что он был "антихристианским, антицерковным, плебейским праздником".241 В Таджикистане удалось сохранить традиционный праздник мусульманского весеннего нового года "Науруз", ссылаясь на то, что он был "праздником магов, огнепоклонников, то есть домусульманским праздником".242

Борьба с религией играет в "социалистическом обрядотворчестве" второстепенную роль. Главная задача – утверждение советских мифов. Праздник "Советской Молодежи", организованный на Украине на основе традиционного Ивана Купалы, повторял весь обряд старинного праздника, но закончился тем, что "над озером высоко в небо взвился огромный красный флаг с золотыми буквами: "Да здравствует коммунизм".243 Нельзя придумать более красноречивого примера подмены.

"Обрядотворчество" приняло организованный, планомерный, бюрократический характер. В каждой республике созданы "Комиссии по новым обрядам и праздникам", настоящие конгрегации на подобие ватиканской. В них работают этнографы, социологи, идеологи. Не имеет значения, что для привлечения на "новые праздники" организуется широкая торговля спиртным, что во время выборов на избирательных участках торгуют дефицитной колбасой – важно приучить к новым обрядам, создать привычку, вовлечь в магическое кольцо советской мифологии. Леви-Стросс заметил, что свобода, которой человек часто особенно дорожит, это возможность остаться верным обычаю, традиции, небольшим привилегиям, унаследованным из далекого прошлого.244 Подмена этих обычаев, традиций не только лишает человека свободы, но создает нередко фальшивую иллюзию ее сохранения.

Самая страшная парабола положения советского человека представлена в повести современного советского писателя Владимира Маканина Предтеча. В одном из эпизодов повести рассказывается о "японском эксперименте": в стекляный лабиринт, начиненный ловушками с убийственными иглами, помещают крыс. Звери бегут, натыкаются на иглы, гибнут. Но лабиринт только кажется без выхода. Среди крыс есть пара, которая 150 раз проходила лабиринт, но не до конца. На четверти дороги их вынимали, спасая. Пара отмечена белым крестом на спине. Когда последнюю партию крыс запустили в лабиринт – снова все погибли. За исключением меченых: "Они и пришли вдвоем. Обычные, верящие в чудо, крысы".245 Спасшиеся крысы знали, что есть выход, что можно вырваться из магического круга. Но нужно верить в чудо.

Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо.

В. Маяковский

Опасно высказывать некоторые пожелания: их могут услышать. Через полвека после изложения великим поэтом революции его просьбы, метафора превратилась в аксиому социалистической культуры. "Художественное слово всегда было острейшим оружием в борьбе за торжество марксизма-ленинизма, в идеологическом противоборстве двух мировых систем" – декларировало последнее по счету постановление ЦК КПСС по вопросам литературы (1982).1 Юрий Андропов, незадолго до кончины, в свою очередь напоминал деятелям искусства об "ответственности за то, чтобы находящееся в их руках мощное оружие служило делу народа, делу коммунизма".2 Деятели советской культуры, со своей стороны, совершенно согласны с тем, что у них в руках оружие. Плодовитый автор политических романов Александр Проханов, приобретший известность в начале 80-х годов, осовременил метафору Маяковского, заявив, что "сегодняшний художник, в сущности, должен быть похожим на… пушку".3 Писатель Юрий Бондарев, после присвоения ему высшей советской награды, звания героя Социалистического труда, означающей производство в живые классики, заявил: "Я – солдат. Я был им и тогда, когда толкал плечом орудие, и остаюсь им сейчас – солдатом нашей партии, которая исповедует великую коммунистическую идею".4

Герой пьесы нацистского драматурга Ганса Йоста произнес одну из самых знаменитых фраз двадцатого века: когда я слышу слово культура, я вынимаю револьвер. Эти слова часто интерпретируют, как выражение ненависти к культуре. В действительности герой Йоста вынимал револьвер нацистской культуры, чтобы убить культуру ненацистскую. Задача, которую поставили перед собой нацисты после прихода к власти, состояла в создании необходимой им культуры, в превращении культуры – в оружие их власти. Создатели нацистской культуры-штыка, прежде всего Геббельс, широко пользовались опытом строительства советской культуры. Утверждение нацистского министра пропаганды о том, что подлинное искусство это искусство вдохновленное народом и понятное народу, по сути повторение знаменитых слов Ленина о необходимости искусства "понятного народным массам".6 Геббельс декларировал: "Свобода художественного творчества гарантируется Новым Государством. Но сфера пользования ею должна быть ясно определена нашими нуждами и нашей национальной ответственностью, границы которых определяются политикой, а не искусством".7 Это – перевод на нацистский язык основной идеи Ленина о "партийности литературы", которая сегодня излагается формулой "Партия ведет": "коммунистическая партийность творчества, ленинская политика партии помогают писателю делать исторически правильный выбор…"8 С неожиданной искренностью романист Михаил Алексеев, один из руководителей Союза советских писателей, перевел "теоретические" формулы на разговорный язык. Сославшись на Тихий Дон, Чапаева, Броненосец Потемкин, М. Алексеев заявил: "Если в условиях несвободы могут рождаться шедевры, то да здравствует такая "несвобода"."9