Машина и Винтики - Геллер Михаил - Страница 44

Революционные идеи, упав на благоприятную почву встречали – прежде всего в деревне – сопротивление. Их распространению мешали религия, вековые обычаи, экономический уклад. Война против религии ведется с помощью административных методов – ударов по церкви и идеологического наступления на "старый быт". Административные методы – закрытие храмов, аресты и казни священнослужителей, организация раскола в церкви – позволяли властям надеяться на положительные результаты в будущем. Идеологическая работа должна была дать немедленный результат – изменить образ жизни миллионов граждан советской республики. Троцкий, активно интересовавшийся "новым бытом", отмечает, что "образ жизни гораздо консервативнее экономики" и поэтому "в области семейных отношений мы всё еще, так сказать, находимся в 1920/21 гг., а не в 1923 г."94 Признавая большую сопротивляемость "быта" по сравнению с экономикой, которую очень легко было национализировать, народный комиссар по военным и морским делам, тем не менее измеряет изменения в образе жизни месяцами, в худшем случае – годом-двумя. В 1923 г. он сетует, что "быт" все еще – в 1920-1921 гг.

Рабочая власть – по словам Троцкого – "объяснила гражданам, что они имеют право рождаться, вступать в брак и умирать, не пользуясь магическими жестами и песнопениями людей в сутанах или других священных одеждах".95 Но сам Троцкий отлично понимал, что недостаточно "дать право" обходиться без религии: необходимо либо заставить, либо убедить перестать верить. Кампания по убеждению включала создание "атеистического эрзаца" религии. Ленин верил, что театр сможет заменить религию. Троцкий предлагал конкретные меры по использованию театра в антирелигиозной пропаганде. В книге о "новом быте" он с гордостью сообщает, что "рабочее государство имеет свои праздники, свои парады, свои символические спектакли, свою театральность".96

Первым шагом на пути к созданию "коммунистической обрядности" было использование религиозных обрядов: организуются "красные" крестины, "красные" свадьбы, "красные" пасхи и т. д. Широко пропагандируется замена имен на новые, которая должна была сигнализировать новое рождение в новом мире. В ЗАГСах вывешиваются рекомендательные списки имен для новорожденных, не имеющие ничего общего с религиозным календарем. В городе Иваново, например, рекомендовалось назвать новорожденную дочку: Атлантидой, Индустрией, Изидой, Травиатой, новорожденного мальчика: Изумрудом, Гением, Сингапуром.97 Троцкий одобрительно говорит о популярности таких имен, как Октябрина, Нинель (Ленин наоборот), РЭМ (Революция, Энергия, Мир).98

Разрушение "старой" семьи, "старого" быта, который ассоциировался прежде всего с "религиозной отрыжкой" во всех ее видах, шло под лозунгом "новой морали". Молодой пролетарий, ставший студентом, размышляет: "Под гневный, инстинктивно найденный массами закон – в вузе подвели фундамент: "нравственно все, что служит мировой революции, а безнравственно все, что служит распылению рядов пролетариата, его дезорганизации и слабости…"Этот сжатый, как выстрел, закон открывал глаза, как душу, на все, что произошло в революции, на самого себя, на свое место в новой, строящейся жизни".99 Так размышляет литературный персонаж. Теоретик новой нравственности, в книге, рассчитанной на молодежь, объявляет: "старая нравственность умерла, разлагается, гниет". Главный признак новой нравственности – ее относительность. "Не укради" – заповедь "эксплуататорской" Библии, заменена великолепной "этической формулой товарища Ленина: "грабь награбленное"."100 Но это не значит, объясняет моралист, что "бандит, нападающий на гражданина, хотя бы и нэпмана, и присваивающий его имущество, тоже поступает этично". Этично, нравственно "только такое "укради", которое содействует благу пролетарского коллектива".101 Точно так же следует отвергнуть, например, заповедь "чти отца": "Пролетариат рекомендует почитать лишь такого отца, который стоит на революционно-пролетарской точке зрения, который воспитывает детей своих в духе верности пролетарской борьбе…" Заповедь "не прелюбы сотвори" не имеет места в рамках пролетарской этики, не потому, что грешно изменять мужу либо жене, а потому, что "поиски нового полового партнера" являются "очень сложной заботой", отнимают слишком много времени, энергии, представляют собой "грабеж… творчески классовых сил".102

Александр Воронский, один из организаторов советской литературы, влиятельнейший литературный критик, объясняя вред запрещенного цензурой романа Мы, ставил вопросы: "Можно ли принять и оправдать убийство связанного человека? Можно ли прибегать к шпионажу?" И отвечал: "Можно и должно…"103 А. Воронский приводил неопровержимый аргумент: "Мы, коммунисты… должны жить теперь как фанатики… В великой социальной борьбе нужно быть фанатиками. Это значит: подавить беспощадно все, что идет от маленького зверушечьего сердца, от личного, ибо временно оно вредит, мешает борьбе, мешает победе".104

Вопросы семьи, половой свободы, новой морали, борьбы со старым бытом вызывают в 20-е годы дискуссии, высказываются различные взгляды относительно тактики. Многие из этих взглядов полвека спустя удивляют своей откровенностью, открытым выражением взглядов, которые позднее будут излагаться лишь в закодированном виде. Все теоретики и практики социалистического строительства, а следовательно строительства нового человека, согласны с необходимостью регулирования государством интимной жизни граждан. Ни для кого из них нет сомнения, что государство должно определять все стороны жизни. В 20-е годы первый удар, нанесенный по семье, морали, быту, начинает процесс, об итогах которого убедительно говорит 60 лет спустя учебник "научного коммунизма": "Социалистический быт в корне отличается от быта буржуазного, где он выступает частным делом каждого. В условиях социализма забота об устройстве быта человека, о росте его духовных запросов, разумной организации его отдыха возводятся в ранг государственной политики".105 Поскольку учебник определяет быт как "непроизводственную сферу человеческого бытия, которая связана с удовлетворением материальных и духовных потребностей людей (в пище, жилище, одежде, коммунальном обслуживании, лечении, отдыхе, в умственном, культурном обслуживании) ",106 очевидно, что "в ранг государственной политики" возведена вся жизнь человека, ибо "производственная сфера", область трудовой деятельности также находится целиком в руках государства. Человек становится тоталитарным человеком – вся его деятельность определяется государством.

Шок революции, послереволюционное наступление на частную жизнь граждан дало результаты. Семья, – констатировал Троцкий, – расшаталась.107 Решающий удар был ей нанесен в начале 30-х гг. – во время коллективизации. Ликвидация индивидуальных крестьянских хозяйств вела к разрушению "буржуазной" семьи.

Коллективизация, которую Сталин очень точно назвал "великим переломом", была тотальной войной против всего населения страны, в первую очередь против крестьянства, сохранявшего через десять лет после революции некоторую независимость от государства. Война велась на широком фронте с использованием административных, законодательных и идеологических инструментов. Семья и мораль находились среди важнейших объектов наступления. По официальным данным, в 1931-32 гг. "было раскулачено и выслано в северные и восточные районы Союза 240.757 кулацких семей".108 Даже эта голословная цифра, при расшифровке, демонстрирует характер войны. В России крестьянские семьи, как правило, были многодетными, с 4-8 детьми. Семьи высылались "на север и восток", т. е. в Сибирь и Казахстан, целиком, включая отделившихся взрослых детей с их потомством. Средняя семья, таким образом, насчитывала двух стариков, шесть их взрослых детей с мужьями и женами, по четыре ребенка у каждой пары – всего 38 человек. Высылка в "отдаленные края" касалась части "раскулаченных", других выселяли из деревни, где они родились и прожили всю жизнь. Наконец, физическому истреблению подверглась никогда официально не объявленная цифра "кулаков". По подсчетам историков и демографов, она не менее 15 млн.