Машина и Винтики - Геллер Михаил - Страница 35

О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети, за то, что мы позволим им грешить.

Ф. Достоевский

Английский журналист, рецензируя книгу Константина Симиса СССР: секреты коррумпированного общества,1 приходит к стандартному выводу: "…русские это люди и они мало изменились в течение столетий…"2 Он вспоминает неизбежные "потемкинские деревни" Екатерины Второй и Ревизора, написанного Гоголем в царствование Николая Первого.

Киты живут в воде, но было бы ошибкой считать их рыбами. Взятка широко практиковалась в России, но непростительной ошибкой было бы сравнивать русское взяточничество и тотальную коррупцию советской системы. Не говоря о том, что ситуация в России начала меняться после судебной реформы 60-х годов девятнадцатого века, есть принципиальная разница между русским и советским государством. Система взятки, "бакшиша" существовала, до сих пор существует, во многих странах. Нигде, однако, она не стала образом жизни, нигде не вошла в поры государственного и социального организма, так как в СССР. В тоталитарном государстве, которому принадлежит все, коррупция приняла тоталитарный характер, приобретя дополнительную – уникальную – идеологическую функцию – воспитания Нового человека. Например, низкие цены на потребительские товары, которых фактически нет в продаже, устанавливаются с тем, чтобы "создать иллюзию доступности этих товаров", иллюзию возможности их приобретения даже человеку с небольшим доходом, при условии ожидания в длинной очереди.3

Взятка, "бакшиш" – способ преодоления барьеров, создаваемых бюрократическим аппаратом. Нигде, до Октябрьской революции и рождения советского государства, не было таких барьеров, ибо не существовал такой всесильный и вездесущий аппарат, выполняющий такие функции. Взятка, воровство – коррупция распространяется по мере того, как советское государство заглатывает все новые и новые области жизни. Важнейшими этапами триумфального шествия коррупции были коллективизация и планификация.

Планируемая экономика и система хронического дефицита приводит к созданию "цветных" – полулегальных и нелегальных рынков, которые позволяют выполнять план. Советская система планирования, объясняет экономист, "построена на принципе "силовой игры". По всей вертикали, начиная с Госплана и кончая рабочим местом, идет борьба между управляющими и управляемыми за назначение плана".4 План назначается во вторую очередь с учетом "интересов государства", в первую очередь плановые цифры определяются "силовой игрой": управляемые стремятся получить как можно меньший план по выпуску продукции и как можно больший план затраты ресурсов. Низкий план позволяет легко выполнять и перевыполнять задание, получая премию, наличие большого количества ресурсов (например сырья) дает возможность обменивать его на дефицитные станки, инструменты, сырье.

В результате: "коррумпирование вышестоящих чиновников – явление массовидное, довольно безопасное".5 Наличие всесильного плана, выполнение которого является первым долгом всех советских руководителей, превращает коррупцию на всех этажах советской экономики в необходимость, следовательно – в добродетель. Невыполнение плана – преступление гораздо более тяжелое, чем подкуп или использование "цветных" рынков. Подкуп выше- и нижестоящих работников советского народного хозяйства, коррупция становится единственной возможностью движения "поезда". Поскольку вся советская экономика является плановой – все советские люди включаются в систему коррупции – в процессе трудовой деятельности. Коррупция действует как смазочное масло, позволяя действовать механизму, сочетающему "тотальный, перманентный контроль с тотальной, перманентной фальсификацией".6

Система дефицита открывает для коррупции все без исключения области жизни советского человека. Дефицит порождает повсеместное воровство на месте работы: русский язык отметил этот феномен созданием специального слова "несун". В сознании советского человека "несун" – не вор, ибо он берет у себя на работе то, чего не может найти или купить в государственной торговой сети. Уголовный кодекс квалифицирует "несунов", как расхитителей социалистической собственности и строго наказывает – в тот момент, когда начинается очередная "борьба с коррупцией". Универсальность явления хорошо представлена в анекдоте: женщина, работающая в яслях, приносит домой ребенка, муж соглашается адоптировать его. Затем жена приносит другого, третьего. Когда муж начинает, наконец, возражать, жена отвечает, что ничего другого, кроме детей, со своего места работы, она вынести не может. Великое завоевание советского рабочего – право не работать – осуществляется только за взятку: рабочий дает взятку – деньгами, натурой (выполняя незаконные работы) – бригадиру, мастеру, которые "оформляют" зарплату. Рабочий зависит от мастера, которому дает взятку, мастер зависит от рабочего (выполняющего план) и дает ему взятку.

Создается заколдованный круг, из которого нельзя бежать: все необходимое для жизни можно получить либо воруя, "вынося", либо давая взятку. Дефицит превратил продовольственные товары в валюту, которая находится в руках продавцов, отпускающих ее за взятку деньгами или "натурой". Бесплатная медицина привела к огромной нагрузке и, в результате, плохому обслуживанию "бесплатных врачей" – только взятка обеспечивает внимание со стороны врача, возможность выбора врача. Только нелегально, на "черном" рынке можно купить нужную книгу, билет в театр, право приехать в большой город, где могут оказаться продукты, которые никогда не попадают в провинцию или в деревню. Шофер Юрий Александров, решивший отстать от туристской группы и остаться в Париже, рассказал об "условиях человеческого существования" в сибирском поселке в конце 1983 г.: "Три года у нас не было колбасы… Мы даже забыли, как она выглядит, эта колбаса… Про мясо мы уже забыли, когда ели".7

Деревня так же как и город включена в заколдованный круг планирования, дефицита и коррупции. "Для крестьянина, – говорит самиздатовский автор, внимательнейший наблюдатель советской сельской жизни, – воровство – продолжение его борьбы за свою долю необходимого продукта… Крестьянское хозяйство невозможно вести без инвентаря, без хозяйственных построек, без тысячи мелочей: без мотка проволоки…, без машинного масла… без колес, без гвоздей…"8 Ничего этого купить нельзя.

Об этом же пишет корреспондент как нельзя более официальной Литературной газеты. Он приводит разговор с честным советским человеком – профессором института. Профессор ремонтировал квартиру, нужны были несколько плинтусов. В продаже их не было. Он дал деньги знакомому и тот принес, сообщив, что купил их у сторожа магазина, в котором должны были торговать плинтусами. Профессор страдает: "Все зализываем, все лицемерим перед собой: "достал", "купил у частника". Нет чтобы прямо сказать: "украл" и "купил краденое"."9

Разлагающее действие тотальной коррупции советского типа в том, что она создает новую шкалу ценностей, новую шкалу престижа. В капиталистическом обществе наличие денег, престиж, связанный с их обладанием, являются естественным атрибутом данного типа общества. В советской системе обладание деньгами – феномен противоестественный. Продавец в мясном магазине, в условиях, когда мясо превратилось в дефицитнейший товар, приобретает вес, превышающий значение академика. Но все – начиная с мясника и кончая академиком – знают, что новый престиж противоречит официально гласимым основам советского общества. Позорное пятно, лежащее на торговле со времен революции не снято. Оно замаскировано условиями жизни и молчаливо признано, как ложь, необходимая для существования.

Колхозный рынок, строго регулируемый, но разрешенный, превратился в советском сознании в "явление головоломно сложное". Советский журналист сравнивает рынок по сложности с "атомом в представлении современных физиков". Сложность рынка, естественной операции по купле и продаже, известной человечеству тысячелетия, в его неполной контролируемости, следовательно, в "постыдности" самой операции. "Торговать стало стыдно, – отмечает публицист. – Стыднее, чем пьянствовать или красть".10