Машина и Винтики - Геллер Михаил - Страница 24

Левый эсер И. Штейнберг, занимавший пост народного комиссара юстиции, оказавшись за границей, описал атмосферу террора, в создании которой он некоторое время соучаствовал: "Только потому, что ты бывший буржуй, ты лишаешься обыкновенных, обычных человеческих прав, тебя обходят хлебной карточкой, тебе, как негру в Америке, не дают доступа в общественное место, твоих детей, семью выселяют в нездоровый угол города. Кто-то из твоего класса или политической партии шел против революционной власти, и этого довольно, чтобы тебя, лично неповинного, превратить в заложника. Ты не хочешь в чем-то сознаться или выдать близких тебе людей – и тебя подвергают утонченной или грубой, физической или душевной пытке. Ты не подаешь внешнего повода для преследования тебя, ты "искусно" скрываешь свои мысли от власти, ты формально до сих пор неуловим – тогда мы заставим тебя, вопреки твоей воле, проявиться через нашу сеть провокаторов".32

И. Штейнберг, активно боровшийся с царским самодержавием, поддержавший октябрьский переворот, обнаружил вдруг, что место русского авторитаризма заняла система совершенно неизвестная, отрицавшая само понятие человека, как индивида.

Атмосфера страха, выросшая из разделения общества на небольшую группу "чистых" и на большинство "нечистых", которые должны быть уничтожены, но могут быть – временно – оставлены в живых, могучее средство инфантилизации населения. Не случайно Илья Эренбург использует метафору ребенка, которого – как советских граждан – пугают "букой".

О завещании Ленина шли долгие споры. Этим завещанием считали письмо, продиктованное вождем революции в последние минуты, пока сознание не оставило его, и содержавшее характеристики "наследников". Долгие годы не признаваемое официально, "завещание" в конце концов было опубликовано в Москве в короткий период борьбы с "культом личности". Подлинное завещание Ленина никогда не скрывалось, всегда оставаясь основой советской политики. 5 июля 1921 г. на третьем конгрессе Коминтерна Ленин заявил: "Диктатура это состояние интенсивной войны. Мы находимся именно в этом состоянии. В данный момент нет военной интервенции. Но мы изолированы… До тех пор пока вопрос не будет решен окончательно, состояние страшной войны будет продолжаться. И мы говорим: война это война, мы не обещаем ни свободы, ни демократии".33 Следовательно – ставит Ленин точки над i на всероссийском съезде советов 23 декабря 1921 г.: "Без такого учреждения /как ВЧК – М.Г./ власть трудящихся существовать не может, пока будут существовать на свете эксплуататоры…"34

В мае 1922 г., в письме наркомюсту Курскому, руководившему составлением первого советского Уголовного кодекса, Ленин дает последние указания: "Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас. Формулировать надо как можно шире…"35 Террор – отныне и навеки – таков завет Ленина потомкам.

Террор, массовые репрессии – наиболее могучий возбудитель страха. Он используется и после завершения гражданской войны, в наиболее мирный период советской истории – в годы НЭПа. Едва только в Советском Союзе возникали ситуации, которые не решались нормальным путем, власть немедленно создавала напряженность, атмосферу угрозы, со стороны врагов внешних и внутренних. Такое положение, например, внезапно возникает в 1927 г. Сталин исподволь готовит страну к очередному шоку – коллективизации: в городах и селах организуются демонстрации и манифестации против внешней угрозы со стороны империалистов; 9 июня сообщается о расстреле 20 заложников – видных деятелей царского режима. Затем газеты день за днем публикуют сообщения "Из зала суда": 12 сентября "за активный шпионаж" приговорены к расстрелу – 9 человек; 25 сентября "за терроризм" – 4 человека; 22 октября – "за шпионаж" – 6 человек и т. д. Каждый раз сообщение заканчивается формулой: "Приговор окончательный и обжалованию не подлежит".

Страх, возбуждаемый репрессиями – арестами, расстрелами, концентрационными лагерями (в 20-е годы синонимом концлагеря были Соловецкие острова – Соловки) – были лишь наиболее острым инструментом. Страх возбуждается также системой ограничений и запретов, которые с каждым годом становятся все более многочисленными и принудительными. В 1921 г. рабочий, выступая на собрании, выражал чувства пролетариата после победоносной пролетарской революции: "Нет, не свободы для капиталистов и помещиков мы добиваемся, а свободы для нас – рабочих и крестьян, свободы купить, что нужно, свободы переехать из одного города в другой, перейти с фабрики в деревню – вот какой свободы нам нужно".36

Этой – элементарной – свободы не было. Каждое действие – покупка, переезд, перемена места работы – требовало нарушения закона и порождало страх. Герой гениальной пьесы Николая Эрдмана Самоубийца восклицает в 1928 г.: в Советском Союзе 200 миллионов и все боятся. Он в упоении провозглашает: "А вот я никого не боюсь. Никого".37 Тайна мужества Семена Подсекальникова, единственного советского гражданина, который ничего не боится, проста: он твердо решил покончить самоубийством до 12 часов следующего дня. Поразительная проницательность драматурга проявилась в том, что его герой – запуганный советский человек, обретший наконец свободу, проявляет ее как ребенок, убежавший от строгого отца: Семен Подсекальников звонит в Кремль и объявляет, что он читал Маркса и Маркс ему не понравился.

С конца 20-х годов идут одновременно два процесса: усиления репрессий и сужения рамок, в которых существовал советский человек. В рассказе Эдгара По Колодец и маятник вольнодумец, оказавшийся в подвалах инквизиции в Толедо, с ужасом наблюдает, как раскаленные до красна стены камеры сближаются, угрожая раздавить его. С 1928 г. один за другим организуются публичные процессы – они будут идти целое десятилетие.38 Один за другим принимаются законы, сокращающие площадь лагерной зоны, в которую превратился Советский Союз: вводятся паспорта, резко ограничивающие возможность передвижения (сельские жители, которые паспортов не получают, прикрепляются к земле без права ее покидать); вводятся законы "об измене родине", предусматривающие смертную казнь за попытку бежать из Советского Союза; вводится закон о коллективной ответственности членов семьи "изменника родины"; ожесточается до предела рабочее законодательство закрепляющее трудящихся по месту работы.39 Страх не может существовать без страшилища, без угрозы или соблазна, от которых надо уйти или отказаться. Страх, который должны были внушать – и успешно внушали – "органы", был средством целительным, предохранявшим от Врага. Изобретательность советских организаторов страха при составлении номенклатуры врагов, заслуживает восхищения. Враг, как правило, получает "родовое" название: капиталист, помещик, бывший, чиновник, контрреволюционер, враг народа. С первых же дней после овладения властью, Ленин передвигает линию, отделяющую "чистых" от "нечистых" – врагов, далеко на лево. Объясняя необходимость введения "декрета о печати", вводившего цензуру и запрещавшего "буржуазные газеты", вождь революции провозгласил: "Надо идти вперед к новому обществу, и относиться к буржуазным газетам так же, как мы относились к черносотенным…"40 До революции врагом большевиков были черносотенные газеты, после – стали "буржуазные" (без определения термина), а затем – социал-демократические, социал-революционные, т. е. все – небольшевистские, Неслучайно, первой была объявлена "вне закона" партия конституционных демократов (кадеты), либерально-демократическая партия левоцентристского толка. Характерной особенностью ленинских декретов первых лет революции было составление списков врагов, подлежавших аресту, заключению в концлагеря, расстрелу, словами: "и т.д.", "и т.п." Список врагов всегда оставался открытым.

Каждый из врагов – и все враги вместе – представляются как последнее препятствие на пути к Цели, как Последний Враг.

Заместитель Дзержинского Лацис наиболее выразительно определил террор и страхи ленинского периода. "Когда целое учреждение, полк или военная школа замешаны в заговоре, то какой другой способ, как арестовать всех, чтобы предупредить ошибку и в процессе тщательного разбора дела выделить и освободить невинных?"41 Метод Лациса признает, что наряду с врагами, которых следует найти и ликвидировать, существуют невинные.