Робин Гуд - Гершензон Михаил Абрамович - Страница 8
- Предыдущая
- 8/28
- Следующая
«Заплатил ли ты в этом году господину два шиллинга и шесть пенсов скатпенни?»
«Заплатил, благородный рив».
«А шестнадцать пенсов аверпенни?»
«Заплатил, благородный рив».
«Полчельдрона овса?»
«Полчельдрона овса».
«Двух кур, десять яиц?»
«И двух кур и десять яиц, благородный рив».
«А работал на барщине по три дня в неделю?»
«И по три и по четыре работал, кроме пасхальной недели и троицыной, потому что таков обычай».
«А являлся ли на четыре осенних помочи для жатвы?»
«Со всей семьёй приходил, благородный рив, — с тремя сыновьями и двумя дочерьми, только жена оставалась дома».
«А вспахал и взборонил ты три роды земли по повинности, называемой аверерт?»
«И не три, не четыре, а шесть род я вспахал по повинности, называемой аверерт».
«А сделал ли ты для господина лодку к ярмарке святого Кесберта?»
«Сделал, благородный рив. К весенней ярмарке я сделал поллодки вместе с Вильямом Кривым, а к осенней — пол-лодки вместе с Джоном Бедиком».
«Хорошо, — сказал благородный рив. — Ты говоришь правду, потому что так записано у меня в свитке с печатью зелёного воска. Но мне стало известно, виллан, что ты совершил грех против своего господина. Молол ли ты свой ячмень на мельнице, принадлежащей благородному сэру Стефену?»
«Нет, — ответил крестьянин. — Я молол свой ячмень дома, на ручной мельнице, и ничего не заплатил за помол сэру Стефену, потому что мельницу эту я вырубил из камня своими руками».
«Как же ты думаешь, что будет с тобой за этот грех?»
«А будет со мной, благородный рив, то же, что ждёт меня за второй мой великий грех».
«А какой же второй твой грех?» — спросил доброго виллана рив и опять развернул свой свиток.
«А второй мой грех — я убил благородного рива!»
Так воскликнул добрый виллан и ударил рива ножом.
И злой рив лежал на дороге убитый, и никто не стал хоронить его, и свиньи сглодали свиток с печатью зелёного воска и правую руку благородного рива…
Вот какую песню спел глимен в день святого Михаила, в весёлый праздник Майклмас, и добрые вилланы дважды повторили припев, потому что им понравилась смелая песня.
— Хорошая песня, хорошая песня! — сказал крестьянин с рыжими волосами, которого звали Билль Белоручка.
И он опять повторил припев:
И долго молчали пахари у колодца в Сайлсе, а в небе уже показалась первая звёздочка.
— Кто ж из вас придёт на помощь доброму виллану, который убил благородного рива? — спросил глимен, которого звали Робин Гудом.
Но все молчали, потупив глаза. Тогда стрелок, не говоря ни слова, отвязал медведя от колодезного столба. Он вытащил из-за пояса сыромятную плеть и вытянул медведя по морде. Зверь с удивлением посмотрел на своего хозяина. Чёрная пасть его приоткрылась, обнажив пожелтевшие пеньки зубов. И в тишине, как далёкий гром, прокатилось грозное рычание.
— Смотрите, — сказал Робин Гуд, — у зверя кольцо в носу я зубы сгнили. Но он рычит под плетью. А вы…
Он обвёл собравшихся пристальным взглядом. Злая усмешка скользнула по его лицу.
— Кто же из вас придёт на помощь человеку, который несмел поднять руку на благородного рива?
— Мы все готовы, — тихо ответил крестьянин с рыжими волосами, которого звали Билль Белоручка. И лицо его было рыжим — столько было на нём веснушек.
— Да, мы готовы, глимен!
Так ответили вилланы, старые и молодые.
Робин Гуд опёрся на медведя, обхватив руками его мохнатую шею. Он смотрел в ту сторону, где дорога, взбегая на холм, поворачивала к Вордену. В тусклом вечернем свете видна была тёмная толпа, спускавшаяся с пригорка вдали. Красные огни факелов мерцали сквозь ветви придорожных ракит.
— Слушайте, — сказал стрелок, высоко подняв руку, — в Вордене зарычали медведи.
Теперь слышны уже были и голоса. Издалека толпа казалась маленькой, но она запрудила всю улицу, докатившись до Сайлса. Рябой, широкоплечий, приземистый крестьянин шёл впереди, окружённый вилами, ножевыми клинками, насаженными на палки, и факелами. На длинной прыгающей жерди он нёс срубленную голову старосты.
— Скателок, это ты?! — крикнул Билль Белоручка, вглядываясь в лицо вожака.
Со страхом и радостью смотрели все на окровавленную голову рива, освещённую шатким пламенем факелов. Над рёвом и гулом толпы висели возгласы:
— К манору! К манору! Жечь писцовые книги!
Медведь зарычал и прижался к Робин Гуду. Вилланы из Вордена смешались с вилланами из Сайлса.
— Мы идём к сэру Стефену жечь писцовые книги! — сказал рябой Скателок.
— В этих книгах и наше горе! — сказал Билль Белоручка.
А вожак из Вордена продолжал:
— Добрые вилланы! Вам знакома эта голова. В Вордене некому больше гнать нас на барщину и некому собирать оброк. Мы сожгли мельницу, где вы оставляли сэру Стефену треть от каждого чельдрона зерна. Мы разбили большие жернова. Покажите, что осталось от господской мельницы, люди!
Осколки гранита пошли по рукам.
— Мы сожжём все грамоты, где записана наша горькая доля! Все податные списки, все свитки зелёного воска, каждый лоскут телячьей кожи, какой найдётся в маноре! К манору, к манору!
Робин Гуд с тревогой вглядывался в толпу. Он не мог отыскать ни Билля Белоручки, ни других сельчан, которые только что повторяли припев его песни. Когда вилланы из Вордена двинулись вперёд, он помедлил один у колодца, дивясь, почему так дружно исчезли жители Сайлса.
— Так-то, старик, — грустно сказал он, вороша густую шерсть на загривке медведя. — Видно, зря я старался: слишком много рабов в весёлой Англии, слишком мало людей.
В это время сразу из всех переулков хлынул народ. Темноту разорвали редкие факелы. Горящая смола осветила топоры и косы, мечи, вилы, дубины, босые ноги и сотни сверкающих глаз.
— К манору! К манору! Жечь писцовые книги!
Билль Белоручка бежал впереди с косарём, каким вырубают кустарник в канавах.
— Ну, моё оружие при мне, — усмехнулся Робин Гуд, вскидывая лютню к груди и поправляя лук за плечом. — Идём, старина.
Звона струн не было слышно в шуме. Но голос глимена перекрыл все голоса:
Медведь бежал вперевалку, осторожно выбрасывая вперёд лапы, чтобы их не отдавили в толпе.
6. О ШУМНОМ ОБЕДЕ В ДОМЕ ШЕРИФА НОТТИНГЕМСКОГО
Есть у меня и для хлеба мешок,
Чтоб корки просить у порога,
Для соли мешок, для зерна, для вина,
А последний — для звонкого рога.
За отдельным столом, на возвышении, сидел шериф ноттингемский Ральф Мурдах со своей женой. Пониже, за большим столом, сидели рыцари, старшие начальники городской стражи, любимые слуги шерифа и торговый люд Ноттингема.
Прислужники внесли глиняные миски с водой, и гости ополоснули руки.
Священник прочёл молитву, и трапеза началась.
- Предыдущая
- 8/28
- Следующая
