Ласковые имена - Макмуртри (Макмертри) Лэрри Джефф - Страница 7

Андре Превен был птицей другого полета. Он был такой обаятельный, что временами Аврора ловила себя на мысли, что завидует его жене. Редко встретишь мужчину, обладающего одновременно достоинством и блеском. Авроре казалось, что ей всю жизнь было суждено тщетно искать такое сочетание. У ее мужа Редьярда, хотя и не по его вине, не было ни того, ни другого. Не был виноват он и в том, что его назвали Редьярдом – его нелепая мать так и не избавилась от своего школьного обожания Редьярда Киплинга. В целом оглядываясь на двадцатичетырехлетнее супружество с Редьярдом, что, надо признать, Аврора делала редко, она не могла припомнить ничего, где бы он допустил ошибку, если не считать Эммы, да и здесь его промах был сомнителен. Редьярд был лишен способности настоять на чем-либо, он не настаивал даже на том, чтобы они поженились. В чем он в самом деле нуждался, так это в ванне с водой, чтобы по вечерам «погружаться» в нее, как ему часто объясняла Аврора, – и он всегда соглашался. К счастью, он был высокого роста, статный, с хорошими манерами, и был обладателем патента за изобретение какого-то химического препарата, благодаря которому он получал от нефтяной компании приличные денежные суммы. Если бы не этот химический препарат, они бы, по убеждению Авроры, голодали, потому что манеры Редьярда были слишком хороши, чтобы иметь постоянную работу. В своем подходе к жизни он склонялся к тому, чтобы по возможности никогда не привлекать к себе внимания. В этом, по мнению Авроры, он преуспел. Даже при его жизни Аврора иногда, казалось, забывала, что он жив, и однажды, не говоря никому ни слова, он сел в шезлонг и умер. А когда он умер, его облик невозможно было припомнить. Двадцать четыре года, прожитые с таким незаметным человеком, оставили у нее в памяти лишь разрозненные воспоминания, и вообще в глубине души она уже давно стала думать о других, главным образом, о певцах. Если обстоятельства когда-нибудь будут вынуждать ее принять другого мужчину, то она серьезно намеревалась проследить, чтобы его, по крайней мере, было слышно.

Особая привлекательность Андре Превена состояла в музыкальности и ямочках на лице. Сама Аврора была предана Баховскому обществу. Она пристально наблюдала за ним, определяя линию поведения по некоторым свежим киножурналам, чтобы разузнать, как обстоят его супружеские дела. Киножурналы были ее слабостью, ими всегда была полна ее хозяйственная сумка. Эмма презирала ее за чтение их до такой степени, что она была вынуждена прятать их в бельевой корзине и читать за запертыми дверьми под покровом ночи. Как только программа кончилась, она снова позвонила дочери.

– Угадай, кто сегодня выступал в «Тудей»? – начала она.

– Мне все равно, хоть бы в «Тудей» показали самого Иисуса, – заметила Эмма. – Почему ты бросаешь трубку, когда со мной разговариваешь? Сначала будишь меня, затем оскорбляешь, потом кидаешь трубку. Мне вообще бы не стоило говорить с тобой.

– Эмма, соблюдай правила вежливости, – сказала Аврора. – Ты слишком молода для такой обидчивости. И потом ты готовишься стать матерью.

– Именно теперь я не хочу ею становиться, – сказала Эмма. – А то окажусь такой как ты. Ну так кто был сегодня в «Тудей»?

– Андре.

– Серость, – довольно мрачно сказала Эмма, не проявляя интереса. Она оделась, но все еще не успела успокоиться. Флэп крепко спал, так что готовить завтрак не имело особого смысла. Если Денни внезапно появится, она может сделать ему оладьи и выслушать, в какую историю он попал; она вне себя от желания увидеть его, услышать, что с ним случилось, но в то же самое время мысль, что он окажется за дверью, вызывала у нее плохое предчувствие.

– Почему ты так нервничаешь? – спросила Эмму мать, сразу же распознав ее тревогу.

– Я не нервничаю, – сказала Эмма, – Не пытайся подсматривать за моей жизнью. И вообще тебе не следует сейчас разговаривать. Теперь пора звонков твоих поклонников.

Аврора отметила про себя, что дочь попала в точку. Ни один из ее поклонников не отважится позвонить ей до четверти девятого и не отважится позвонить ей после половины девятого. В разных уголках Хьюстона многие нервничали из-за того, что ее номер был занят. Каждый сожалел, что ему не хватило смелости позвонить в четырнадцать или даже в двенадцать минут девятого. Аврора улыбнулась: осознание такой осведомленности приносило ей удовлетворение. Но она не допустила бы, чтобы эти звонки ее товарищей по несчастью помешали бы ее материнскому дознанию. Что-то ее дочка стала чересчур скрытной.

– Эмма, в твоем голосе я чую недоброе, – твердо сказала она. – Ты собираешься нарушить супружескую верность?

Эмма повесила трубку. Через две секунды вновь раздался звонок.

– Даже Стефен… – начала Аврора.

– Я собираюсь совершить убийство, – сказала Эмма.

– Ты знаешь, в нашем роду никогда не было разводов, – сказала Аврора, – но если с кого-то и начинать, то это с Томаса.

– Пока, мама, – сказала Эмма. – Поговорим завтра, я уверена в этом.

– Подожди, – сказала Аврора.

В ожидании Эмма молча грызла ноготь.

– Милая, ты такая резкая, – попеняла ей Аврора. – Ты же знаешь, что я ем. И это повредит усвоению пищи.

– Что ему повредит?

– Когда со мной так резко разговаривают, – пояснила Аврора. Ей хотелось, чтобы в ее голосе прозвучало уныние, но Андре так ее взволновал, что из этого ничего не вышло.

– Мой день начался с неприятности, – она старалась сыграть как можно лучше. – Ты редко даешь мне договорить и уже никогда не скажешь мне ничего хорошего. Когда люди говорят друг другу что-нибудь доброе, жизнь становится намного приятнее.

– Ты такая прекрасная, такая милая, у тебя пышные волосы, – произнесла Эмма монотонно, и снова повесила трубку. Как-то она попыталась написать рассказ о себе и матери: в нем она представила мир в виде огромного вымени, из которого ее мать всю жизнь доила комплименты. Образ в действительности не работал, но исходная посылка была точна. У Эммы ушли годы на то, чтобы научиться вешать трубку, когда ей не хотелось, чтобы ее доили.

Она вышла из дома и присела на веранде, в солнечном свете, ожидая Денни. Это был его час – он любил заявиться перед завтраком, посидеть в кухне, пожирая ее глазами, пока она готовила. Он всегда притворялся крайне истощенным от пережитых приключений, но никогда не истощался до того, чтобы не поедать ее влюбленным взглядом, и она, как и Флэп, знали это.

Уже три года все трое были лучшими друзьями, они, как ничто и никто, вдохновляли друг друга на блестящие разговоры, и при этом их дружба была окрашена романтикой, и тот факт, что Денни женился, кажется, вовсе не отразился на ней. Те, кто имел малейшую толику здравого смысла, не ожидали, что брак Денни окажется длительным или сколько-нибудь особенным. Денни женился под действием типичного безвольного импульса, и зная это, она допускала, что его брак уже распался.

То, что Денни действительно удалось опубликовать свой роман, удивляло Эмму куда больше, чем его женитьба. В этом было что-то двусмысленное и неопределенное, и Эмма обдумывала это, пока ее ногам не стало жарко под солнцем. Почти все ее знакомые когда-то надеялись стать писателями. Когда она познакомилась с Флэпом, это было его единственным стремлением. Она и сама написала пятнадцать или двадцать смутных девичьих рассказов, но никому их не показывала. Большинство их друзей по колледжу втайне хранило стихи или рассказы, а то и фрагмент романа. Денни даже знал одного привратника, который писал сценарии. Но Денни был настоящим писателем, и этим он выделялся. С ним так обходились, как будто он не совсем обычный человек, или не такой, как все. Это, вероятно, так и было, и Денни знал, что это так, но Эмму это немного беспокоило. Насколько ей было известно, она была единственной, кто относился к нему так же, как к другим, именно поэтому их дружба была особенной. Но, как она обнаружила, брак с Флэпом трудно было сочетать с таким отношением к Денни.

Солнце палило так, что сидеть под ним было трудно, и она перебралась в тень от ската крыши, чтобы продолжить размышления. Пока она ждала Денни, показался Флэп. Это ее не удивило. Она прекрасно знала, что он чувствует, о чем он думает. Он приоткрыл дверь на фут и взглянул на нее не особенно дружелюбно.