Я отвечаю за все - Герман Юрий Павлович - Страница 73

• Предыдущая
• 73/195
• Следующая

— Прости, Варенька, но у тебя мещанский, домостроевский взгляд на вещи, — значительно прервал Евгений. — Вера Николаевна и Цветков — боевые товарищи. Их связывают фронтовые воспоминания. Они воевали в тылу врага…

Варвара смотрела на Евгения и слушала. Но он вдруг засбоил и сбился со своего значительного и солидного тона.

— Болван, — сказала Варвара, — ты же сам предупредил, что Устименко ничего не должен знать.

— Ах, да какое мне, в конце концов, дело! — жалким тоном воскликнул Женька. — Попал как кур в ощип…

Смешавшись под коротким и режущим взглядом отца, он быстро, ложкой, съел икру, будто по рассеянности, пояснил: «Иначе официант уволочет» — и убежал, обещав еще проведать родственников. А Родион Мефодиевич налил себе водки побольше и выпил залпом, как частенько делывал в последнее время.

— Они ведь у Володи сидели, с ним, когда ты там был? — холодным, безразличным тоном спросила Варвара.

— Кто?

— Генерал этот!

— Никакого генерала там не было.

— Значит, они сами сюда притащились?

— Перестала бы, — попросил Степанов.

— Нет, мне надо знать.

— Гулять они отправились, и в кино, — сердито произнес адмирал, — ну, а потом, наверное, случайно…

— Случайно? Вот так-таки вышли из дому и случайно встретили Цветкова?

Степанов положил ладонь на плечо дочери.

— Ничего, — сказала она, — сейчас пройдет. Наверное, я начинающая истеричка. И человеконенавистница. Налили бы вы, кавалер, своей даме стопака.

— А не достаточно?

— Между прочим, папочка, я уже взрослая и даже старая. За войну же очень привыкла к наикрепчайшим напиткам. Если не знаешь — то знай!

На бледном лице ее возникло какое-то новое, сердито-победное выражение. Когда они опять пошли танцевать, Варвара увидела Евгения: заложив салфетку за крахмальный воротничок, он осторожно и истово ел большую желтую куриную котлету — один за столом. «Значит, те все танцуют», — решила Варвара и тотчас же увидела единственного здесь, в зале, медицинского генерала — красавца с бровями вразлет, с седоватыми висками и иронически-нежной улыбкой. Веру Николаевну тоже увидела на мгновение и сразу же отвела взгляд, чтобы ничего не выдать из того тайного и трудного, что было у нее на сердце. Потом увидела еще пару. Наверное, это и был профессор Кофт, медицинский полковник с круглым — арбузиком — брюшком, с гладко выбритым розовым черепом, с упоенным лицом старого жирного мальчика, который не то чтобы танцевал, а именно плясал, держа перед собою за талию двумя красными клешнями, вылезшими из крахмальных манжет, очень схожую с Верой Николаевной, только помоложе, еще свежее и ярче, Любу.

— Пойдем мимо Женьки, пойдем, — попросила прерывающимся, усталым голосом Варвара отца, — пап, пройдем…

— Только не хулиганить! — предупредил Родион Мефодиевич.

Женька котлету уже доел и сейчас, запустив пальцы с кусочком хлеба в блестящий соусник и сложив губы дудочкой, готовился уложить поглубже в рот то, что он чрезвычайно противно называл «вкуснятиной».

— Послушайте, Родик, — сказала Варвара, затормозив возле спины брата. — Родик, если вы меня любите, а вы ведь меня очень любите, ударьте этого субъекта…

Евгений оглянулся — щека его отдувалась, он только что уложил в пасть свою «вкуснятину» и жевал, сделав мутные глаза.

— Умоляю, без глупостей! — с хлюпающим звуком проглотив «вкуснятину», попросил он. — Какое, в конце концов, тебе дело?

— Я за здоровую советскую семью! — громче, чем следовало, сказала Варвара. — Я против адюльтерчиков!

Какие-то военные повернули к ней головы. И женщина вытянула длинную, жилистую, напудренную шею, чтобы увидеть «скандал».

— Пошли, пошли! — сказал Родион Мефодиевич.

— Погоди, офицерик! — Варвара кого-то изображала, кого — она сама не понимала. А может быть, и понимала. Пожалуй, она изображала таких, как Вера, такими они ей казались — развязными и пошло-глупыми. — Погодите! Ведь это кандидат наук сидит. Видите, какой жирненький? Хорошо быть за таким замужем, а? Его можно и в профессоры выучить, правда?

У нее слегка кружилась голова и болели виски.

— А квипрокво будет! — сказала она. — Увижу Володьку и расскажу, что ты мне рассказал, как угощался за счет генерала Цветкова с Володиной женой. Или анонимку напишу…

Голос у нее сорвался, Евгений, выкатив глаза, смотрел на нее с испугом.

— Не бойся, не сейчас! — с трудом набрав воздуха в грудь, сказала Варя. — Но анонимку напишу… Или устроить скандал сию минуту?

Музыка замолчала, оборвалась, сразу стало слышно, как воет рядом с этим столиком вентилятор, и Варя со Степановым ушли. Евгений, натянуто улыбаясь, поднялся навстречу Вере Николаевне и Цветкову, сказал, дожевывая:

— Хотел вас со своей сестрицей познакомить, но подумал — удобно ли?

— Послушайте, но она премиленькая! — Цветков налил себе коньяку, закусил сахаром, спросил: — Это что — Владимира пассия? Мила, но не моего романа… Вот — приворожила, окаянное дитя греха…

И, почти грубо положив на Верино плечо огромную ручищу, слегка сдавил. Только теперь Цветков опьянел, и Евгений сразу понял это.

— Ну, товарищ генерал, так как же? — осведомился он. — Вы поймите, мы тут провинциалы, пню молимся…

— Все нынче пню молятся, — загадочно и зло сказал Цветков. И вдруг спросил: — Верунчик-попрыгунчик, а вам не кажется, что ваш облгорздравотдел анфас похож на идеально свежую печенку?

— Перестаньте, Константин Георгиевич! — ужаснулась Вера. — Наш Евгений Родионович — премиленький. У него просто неполадки с обменом веществ.

— Никаких непорядков у меня нет, — слегка обиделся Женька. — Люблю поесть — разве это дурно?

Вернулись Люба и Кофт. Полковник покупал дамам шоколад у тележки, которую возила по заведению томная девица на ужасно, неправдоподобно толстых ногах. Цветков налил себе еще коньяку, а Вере и Любе — замороженного шампанского.

— В былые времена не пьянел, а сейчас на второй бутылке скисаю! — сказал он. — Вам налить, печенка?

— Послушайте! — в меру рассердился Евгений.

— Цыть! — велел Цветков. — Коньяк, шампанское, водку?

— Ну, коньяк! — покладисто согласился Евгений.

— Молодец! — сказал Цветков. — Люблю парня за ухватку. Сразу видно, что молодец среди овец. Вы — молодец, товарищ горздрав?

Евгений Родионович уклонился от прямого ответа. Произнес с достоинством:

— Работаю по мере сил и способностей.

Но Цветков его не слушал. Он внезапно увидел Любу и удивился:

— Вы почему, гордая Люба, столь мрачны? Неужели старый грешник Кофт что-либо себе позволил? Имейте в виду, Любовь Николаевна, полковник — страшный человек. Его любили, но он — никогда. Кофт, сознайтесь, у вас железное сердце холодного соблазнителя?

Цветков ткнул окурок в пломбир и сказал Любе, наклонившись через стол:

— Ноблес оближ. Не вынесло бы меня в мое нынешнее положение — увел бы я вашу сестрицу от святого старца Володимира знаете с каким треском? А теперь — «не высовывайся, положение обязывает».

— Мне это неинтересно, — с ненавистью в голосе сказала Люба. — Абсолютно неинтересно.

Цветков вдруг захохотал.

— Ах, вот что! — сказал он. — Понятно! Вы не союзница, вы враг! Но я великодушен. Я щедр сердцем и добр!

Его развозило все больше и больше. Кофт смотрел на своего патрона с тревогой.

— Любовь Николаевна, — начал он, — в затруднительном положении. Она мне рассказала всю историю. Ее нужно освободить от прежней работы, и она должна получить назначение в Унчанск.

— Геноссе Кофт! — сказал Цветков. — Все, что пожелает Вера Николаевна, — для меня закон. Я глубоко перед ней виноват…

— Но Любовь Николаевна желала бы, чтобы сюда перевели некоего врача из Армянской ССР, некоего Вагаршака Саиняна, — так, Любовь Николаевна?

Люба молча кивнула. Глаза у нее были злые, и смотрела она в сторону — мимо Женьки.

— Горздрав, записывайте, — велел Цветков. — Вас, Люба, к водникам?

— Но это не в моей власти, — солидно произнес Евгений. — Наши условия…

• Предыдущая
• 73/195
• Следующая