Языческий империализм - Эвола Юлиус - Страница 25

И тогда от романтического мифа, от «человека» и «человеческого» ничего более не останется, и мы приблизимся к порогу великого освобождения. И в мире ясности отразятся тогда слова предвестника Ницше, понимаемые в трансцендентном смысле: "Как прекрасны, как чисты эти свободные, неразгоряченные более духом силы!"

Следует подойти вплотную к двум идеальным мирам, и противоречие между ними нужно не сглаживать, а, напротив, делать еще более острым. Единственно возможное решение — это разрушение и тотальный переворот. В том положении, в каком мы находимся, нельзя более надеяться на действие прививок. На основе ценностей нашего сегодняшнего мира уже невозможно спасти труп, который день за днем играет в игру Воскресения и постоянно подменяет ужас пробуждения ужасом агонии. Следует уничтожить и обновить внутреннее зерно, начиная с самого основного, — без этого все, что предлагается как лекарство, не только не спасет, но и само заразится тем же недугом. Во всех областях — как мы уже видели — сегодня царит порядок, находящийся в абсолютном противоречии к духовным предпосылкам, лишь на основе которых возможно достичь возрождения в традиционном смысле. Потому нельзя медлить с утверждением: все, что в современном человеке связано с причинами, приведшими к сегодняшнему извращению, подлежит полному уничтожению. Но одновременно с этим должно быть утверждено следующее: мы желаем разрушения только потому, что мы знаем высшие, славные, живые формы. Мы стоим не за отрицание, мы стоим за Реставрацию. Существует совершенная, тотальная, позитивная система ценностей, развитая при учете других пришедших в современную профаническую цивилизацию форм, которая является достаточным основанием для готовности к отрицанию — без опасения прийти к ничто — всего принадлежащего к европейскому упадку. В противовес демонизму коллектива, безымянности всемогущих финансов и тирании социализированного и семитизированного Запада существует идеал возврата к кастам и к качественной иерархии. В противовес позитивной науке и всем профанациям, которые — посредством этой науки — открыли шлюзы для рабочей и образованной черни, существует аристократический идеал Мудрости. В противовес ханжеской абстрактности и формализму анти-арийской веры существует сверхъестественный солнечный идеал инициации. В противовес люциферическому миражу техническо-механической власти, этому плоду полного отречения, этому инструменту новой потребности и нового рабства, существует аристократический идеал метафизического действия, безусловного могущества, которое элите реинтегрированного человечества смогут предоставить ритуалы и священная традиционная наука. В противовес романтической, влюбленной в становление, «фаустовской» жизненной позиции существует освобожденный и повелевающий классический взгляд и идеал метафизического опыта на основе нового действия и нового размышления. Ритм убыстряется, круг западной цивилизации грозит замкнуться. По отношению к этому возможно выбрать одну из трех позиций. Либо человек уклоняется: возводит ограды, уступает заблуждению и предает самого себя; сжигает мосты — прежде чем "сыновья Муспелля" об этом подумают — чтобы закрыть своей заразе доступ в наши сокровенные тайны. Либо он ожидает развязки да убыстряет ритм «прогресса», чтобы досмотреть до конца или, если этого не достаточно, дождаться пока все не определится и не подготовится почва для сияющего появления нового древа. Либо человек призывает к осознанию и протесту, терпеливо, сурово, безжалостно, с разрушающей и творческой силой противостоит потоку, угрожающему увлечь за собой последние еще здоровые части Европы. Но основанием этому, — повторим еще раз, — вообще, предпосылкой любого внешнего действия должно являться внутреннее обновление. В первую очередь, человек должен обладать духовным мужеством, которое не допускает примирения и компромисса, и которое, позволяя относиться с совершеннейшим равнодушием к тем, кто считает нас отставшими от времени мечтателями и чуждыми реальности утопистами, неразрывно связывает нас с традиционной истиной. И кто еще не может дойти до всего этого сам, тому следует обратиться к единственному предвестнику, затерянному в этих мрачных временах, непонятному, ожидающему в тени Фридриху Ницше. Переживание Ницше отнюдь не исчерпано — оно еще не начато. Исчерпана эстетико-литературная карикатура Ницше, биологическо-натуралистическая редукция некоторых чисто временных сторон его учения. Но ценность, которую Ницше нес героически, ценой неисчислимых страданий, несмотря на все свое существо, которое протестовало и желало сдаться, пока, наконец, он не погиб страшной смертью, — эта ценность, стоящая вне его философии, вне его человечности, вне его самого, идентичная космическому значению, отражению эонической силы hvareno и ужасающему огню солнечной инициации — эта ценность еще ждет того, чтобы быть понятой и переданной современникам. И в ней содержится призыв к оружию, к вызову, к отвращению, к новому пробуждению — к великой борьбе: призыв к тем, в которых — как мы сказали — будет решаться судьба Европы: утонет ли она в сумерках или пойдет навстречу новой заре. Освободите учение Ницше от его натуралистической стороны, рассматривайте «сверхчеловека» и "волю к власти" истинными лишь как сверхбиологические и сверхъестественные ценности, и это учение сможет стать путем для многих, путем, который приведет к великому океану — к миру солнечной универсальности великой нордическо-арийской традиции, с высоты которой ясно ощущается абсолютная нищета, абсолютная незначимость и абсолютная бессмысленность этого мира закованных и одержимых. Именно так следует понимать предварительные, практические действия, исходящие из высочайшей точки соприкосновения, доступной на данный момент лишь небольшой элите. В то время, как для других, не понимающих этого, они могут быть лишь причиной смешения, которое принудит их отказаться не только от высших идеалов, но и от непосредственных, практических и реализуемых ценностей. Нордическо-языческие ценности суть ценности трансцендентные, и они получают смысл только за счет той всеохватывающей, анти-современной и анти-европейской концепции, которую мы уже обрисовали в общих чертах. Но они могут быть и этическими законами, пригодными для образования базиса новых отношений и нового стиля жизни, освобожденного от лицемерия, трусости и мечтательности последних поколений.

Языческий эксперимент отнюдь не является невозможным и анахроническим экспериментом с той точки зрения, которой мы постоянно придерживаемся. Разве мы не слышим почти ежедневно, как представители европейской религии говорят о «язычестве» современного мира — и как они сожалеют об этом? По большей части это язычество воображаемое: здесь речь идет о недуге, в корнях которого тому, кто внимательно следил за нашей мыслью, нетрудно будет разобраться и узнать в них те же силы и те же положения, которые изначально фальсифицировали античный, дохристианский мир. В другом аспекте это язычество подлинное. Надо уметь видеть в нем стороны, которые могут служить средствами для достижения цели и таким образом превратиться в нечто позитивное. И это отнюдь не является синонимом материализма и коррупции, как, к сожалению, полагает большинство; в язычестве следует видеть подготовку к высшему и реальному духовному состоянию, которое заставляет нас оставаться верными силам нордическо-арийской расы — там, где эти силы подавлены, но не побеждены. Позитивная сторона современного язычества там, где существует реализм, означающий преодоление романтизма; там, где в новых поколениях осуществилась не теоретическая, а практически пережитая ликвидация различных трусливых образцов мысли, чувства, искусства и морали; там, где возродилось нечто изначальное и варварское, но совмещенное с упрощенными, ясными и господствующими формами внешнего модернизма; там, где появилась новая объективность, новая серьезность и новая изоляция, которая, однако, не исключает возможности сотрудничества в действии и для действия; там, где вещи снова более интересны, нежели люди, созидание более интересно, нежели отдельные характеры и «трагедии» их авторов — будь-то индивидуумы, расы или коллективы — там, где стремление «души» в широту, в вечность, в безразличие возрожденного мира по отношению к человеческому стало реальным: но не как бегство, а как возврат к нормальности, к естественности, к центральности. Все это может содержать принципы для предварительного катарсиса. Усилия должны быть направлены на то, чтобы путь такого «преодоления» проходил бы не только на уровне материи и "жизни", — как это происходит в большинстве случаев, — на уровне только «посюстороннего», чтобы окончиться в мерзкой убогости человеческих возможностей. Необходимо при этом, чтобы посредством тем нового реализма, нового нордическо-языческого классицизма, новой свободы в бытийном, в анти-сентиментальном, в «дорическом» и в объективном — которые появляются здесь и там в различных течениях молодого поколения, нередко сопровождаемые темами нового ницшеанства — чтобы посредством этих тем было осуществлено преображение, чтобы был достигнут уровень истинной духовности (и, следовательно, чтобы были найдены пути к тому, что стоит вне материи и вне «духа», как понимают его деятели современной культуры) и чтобы — за счет выдвинувшейся элиты — влиться в нечеловеческое через стиль ясного видения, господства и индивидуального совершенства. Когда на основе такой этики, которую мы можем назвать нордическо-языческой, наши здоровые расы очистятся и полностью пропитаются новым жизненным стилем, тогда будет готова почва для понимания и постепенного осуществления того, что стоит еще выше и о чем мы уже говорили; тогда станет очевидным, что пустота — это не то, что было раньше или будет позже, пустота — это то, что есть сейчас.