Превратности любви - Моруа Андре - Страница 23

• Предыдущая
• 23/48
• Следующая

Она отлично выражает мое тогдашнее состояние. Когда Одилия находилась возле меня, как я ее ни любил, я замечал в ней недостатки, которые несколько отдаляли меня от нее; когда же Одилии не стало рядом, я вновь боготворил ее; я наделял ее добродетелями, которыми она не обладала, и, создав ее в воображении по вечному образу Одилии, я получал возможность быть по отношению к ней Рыцарем. То же, что совершали в дни нашей помолвки поверхностное знакомство и идеализирующее желание, теперь совершалось забвением и разлукой, и я любил Одилию, неверную и далекую, так, как – увы! – не умел ее любить, когда она была любящей и близкой.

В декабре я узнал о браке Одилии и Франсуа. Мне было очень тяжело, но сознание, что отныне беда непоправима, даже укрепило во мне мужество и помогало жить.

После смерти отца я внес значительные изменения в управление фабрикой. Я меньше занимался ею, у меня появилось больше свободного времени. Это позволило мне вновь завязать отношения кое с кем из товарищей юности, от которых я отдалился после женитьбы, – в частности, с Андре Альфом; он теперь стал членом Государственного совета. Виделся я иногда и с Бертраном – он был в чине лейтенанта кавалерии; его полк стоял гарнизоном в Сен-Жермене, и на воскресенья он приезжал в Париж. Я попробовал вновь взяться за чтение, за научные занятия, которые забросил несколько лет тому назад. Я посещал лекции в Сорбонне, в Коллеж де Франс. Тут я понял, как сильно я изменился. Я с удивлением замечал, что многие вопросы, волновавшие меня раньше, стали мне теперь совершенно безразличны. Неужели я когда-то мог мучительно биться над вопросом: кто я – материалист или идеалист? Какая бы то ни было метафизика теперь казалась мне пустой забавой.

Еще чаще, чем с мужчинами, как я уже говорил Вам, я встречался с несколькими молодыми женщинами. Я уходил из конторы часов в пять. Теперь я гораздо больше стал бывать в свете и с грустью замечал даже, что ищу (быть может, потому, что это напоминало мне Одилию) такие развлечения, к каким в свое время она меня приобщала с большим трудом. Многие женщины, бывавшие у тети Кора на авеню Марсо, приглашали меня, зная, что я свободен и живу в одиночестве. По субботам, к шести часам вечера, я отправлялся к Элен де Тианж – это был ее приемный день. Морис де Тианж, депутат от департамента Эр, собирал у себя своих политических единомышленников. Наряду с общественными деятелями здесь можно было встретить литераторов, друзей Элен, и крупных дельцов, ибо Элен была дочерью господина Паскаль-Буше, фабриканта, который иногда тоже приезжал к ней в этот день из Нормандии с младшей дочерью Франсуазой. Среди завсегдатаев салона царила искренняя непринужденность. Я любил занять здесь место возле какой-нибудь молодой женщины, завести с ней беседу о чувствах и разбирать их тончайшие оттенки. Рана моя все еще не зажила, однако мне случалось по целым дням не думать ни об Одилии, ни о Франсуа. Иногда кто-нибудь при мне упоминал о них. Одилию теперь называли «госпожой де Крозан» и поэтому некоторые не знали, что она была моей женой; встретив ее в Тулоне, где она прославилась как первая красавица, они рассказывали о ней всякие истории. В таких случаях Элен де Тианж старалась переменить тему или увести меня в другую комнату, но мне хотелось знать все, что о ней говорят.

В общем считали, что их семейная жизнь идет не вполне благополучно. Ивонна Прево, которой часто доводилось бывать в Тулоне, на мою просьбу откровенно рассказать мне все, что ей о них известно, ответила уклончиво:

– Это очень трудно объяснить; я их мало видела… У меня такое впечатление, что когда они еще только собирались жениться, то оба уже понимали, что совершают ошибку. Однако она любит его… Простите, что я это вам говорю, но ведь вы сами просите. Она его любит гораздо больше, чем он ее, – это несомненно. Но она гордая, она это скрывает. Один раз я обедала у них. Атмосфера была тягостная… Понимаете, она щебетала, говорила всякие милые пустяки, иной раз немного наивные, которыми вы так восторгались, а Франсуа ее одергивал… Иногда он бывает очень груб. Уверяю вас, мне было ее жаль… Видно было, что она всячески старается ему угождать, что она пытается во что бы то ни стало говорить с ним о вещах, которые его интересуют… и, разумеется, это выходило у нее не особенно удачно, а Франсуа отвечал ей презрительно, с раздражением: «Ну конечно, Одилия, ну конечно…» Нам с Роже было больно за нее.

Вся зима 1913/14 года прошла у меня в легком флирте, в деловых разъездах без особой надобности, в довольно поверхностных научных занятиях. Я не хотел ничего принимать всерьез; я подходил к идеям и к людям настороженно, старался всегда быть готовым к их утрате, чтобы меньше страдать, если и в самом деле лишусь их. В начале мая Элен де Тианж уже могла устраивать приемы у себя в саду. Для женщин она раскидывала подушки, а мужчины садились прямо на газон. В первую субботу июня я застал у нее оживленную группу литераторов и политических деятелей, расположившихся вокруг аббата Сениваля. Собачка хозяйки дома прибежала и устроилась у ее ног, и Элен спросила очень серьезно:

– Господин аббат, а есть у животных душа? Если нет – то я ничего не понимаю. Судите сами: мой песик так мучился, когда…

– Конечно, есть, мадам, – ответил аббат, – почему бы ей не быть… Но душа у них крошечная.

– Это не вполне ортодоксально, однако наводит на размышления, – заметил кто-то.

Я сидел чуть подальше с американкой Беатрисой Хоуэлл; мы прислушались к разговору.

– Я уверена, что у животных душа есть… В сущности, нет никакой разницы между животными и нами… Я только что думала об этом. Я провела день в зоологическом саду. Я обожаю животных, Марсена.

– Я тоже, – ответил я. – Хотите, сходим туда как-нибудь вместе?

– С удовольствием. О чем я вам говорила? Ах да: сегодня я смотрела тюленей. Мне они очень нравятся, они как мокрая резина. Они кружили под водой и то и дело высовывали голову, чтобы вдохнуть немного воздуха, и мне стало их жаль, я подумала: «Бедняжки, какая у вас однообразная жизнь». А потом сказала себе: «Ну, а мы? Мы что делаем? Мы всю неделю кружим под водой и только в субботу, часов в шесть, высовываем голову у Элен де Тианж, да во вторник – у герцогини де Роан, у Мадлен Лемер или, в воскресенье, – у госпожи де Мартель… Это совершенно то же самое. Согласны?

В эту минуту в саду появился майор Прево с женой; меня поразило сосредоточенное выражение их лиц. Они шли с озабоченным видом, словно под их ногами был не гравий, а какое-то ломкое вещество. Элен встала, чтобы поздороваться с ними. Я наблюдал за ней, потому что мне очень нравились оживление и изящество, с какими она обычно встречала гостей. Я всегда говорил ей: «Вы похожи на белую бабочку… как и она, вы едва касаетесь предметов».

Прево стали ей что-то рассказывать, и я заметил, что и она тоже мрачнеет. Она в смущении оглянулась вокруг, а когда заметила меня, тотчас же отвела взгляд. Они втроем немного отошли в сторону.

– Вы знакомы с Прево? – спросил я у Беатрисы Хоуэлл.

– Знакома, – ответила она. – Я бывала у них в Тулоне. У них там чудесный старинный особняк… Я очень люблю тулонские набережные. Море и старые французские дома… Восхитительное сочетание!

Теперь к Элен и супругам Прево присоединилось еще несколько человек. Они образовали кружок и говорили довольно громко; мне послышалось, будто упоминают мое имя.

– Что там такое? – сказал я миссис Хоуэлл. – Пойдемте, узнаем.

Я помог ей встать и стряхнуть несколько травинок, приставших к платью. Элен де Тианж нас увидела и сама подошла ко мне.

– Простите, – обратилась она к Беатрисе, – мне надо кое-что сказать Марсена… Знаете, – начала она, – мне очень прискорбно, что я первая должна сообщить вам эту страшную весть, но я не хочу рисковать… Словом, Прево сказали мне сейчас, что ваша жена… что Одилия сегодня утром в Тулоне… застрелилась…

– Одилия? – проронил я. – Боже мой! Отчего?

Я представил себе хрупкое тело Одилии с кровоточащей раной, и в мозгу моем завертелась фраза: «Осужденная роком…»

• Предыдущая
• 23/48
• Следующая