…И ловили там зверей - Бушков Александр Александрович - Страница 13

Люк «Босфора» был распахнут настежь, подошвы гремели по пандусу, кто-то споткнулся, его поймали за шиворот и втащили в люк.

– Le train part а Lausanne! Asseyz vous, mesdames, messiers! [1] – озорно рявкнул Меншиков, вспомнив фразу из старинного романа. – Фатах, ко мне! Уходите на форсаже, штурман сориентирован!

– А вы?

– Да господи, я следом! Скор…

Слова застряли у него в горле. Эллипс холодного белого света накрыл площадку, как сачок, высветил испуганное лицо Фатаха, от ставших угольно-черными кораблей потянулись длинные тени, и Меншиков увидел две непропорционально длиннорукие фигуры – они стояли на границе света и тьмы, спиной к прожектору. Один из них медленно поднял лампу со знакомым рефлектором, но сверкнула сиреневая молния, яркая даже в ослепительном белом свете, и там, где только что стояли «остроухие», взвилось облачко пара. Закрыв лицо растопыренной ладонью, Меншиков выстрелил по прожектору, в центр белого горнила, и снова упала темнота. Сзади бухнул люк, в спину толкнул порыв холодного ветра – громадина «Босфор» бесшумно, как сова, вертикально ушел в ночное небо.

Неизвестно, как «остроухие» узнали о побеге, но они узнали, и времени на раздумья не оставалось. К аппаратуре, способной стаскивать с межзвездных трасс космические левиафаны, следовало отнестись со всей серьезностью, мощности бластера здесь, безусловно, не хватило бы, и Меншиков благословил настойчивость Роксборо, добившегося для него и вещей посерьезнее лучевого оружия. Сколько трудов ему стоило уговорить и физиков, и Контрольный Совет, спасибо, Сай, ты замечательный…

Кривя губы в судорожной улыбке, Меншиков потянул из внутреннего кармана куртки массивный продолговатый предмет, сорвал предохранители. Зажмурился – никому, кроме немногих экспериментаторов, не приходилось наблюдать действие потока антипротонов.

Высоко в черном ночном небе вспыхнуло белое сияние, пронизанное синими зигзагами, вспыхнуло и погасло – «Босфор» ушел в гиперпространство. Пуговица, вспомнил Меншиков, лихорадочно щелкая переключателями, вспомнил и похолодел. Пуговица с куртки Ле Медека, единственное, что осталось от Алена… Она там, в камере, в кармане старой, разорванной рубашки, а наши железные традиции гласят, что… Дьявол, неужели эта штука так и не сработает?

И тут излучатель сработал. Грохнуло так, словно небо раскололось и рушилось теперь на планету, дробясь и рассыпаясь. На месте купола взметнулся исполинский гейзер огня, окутанный клубящимся дымом, взрывная волна сорвала кроны деревьев, и они диковинными птицами мелькнули над площадкой. Меншикова подняло в воздух, перевернуло и швырнуло о борт ближайшего звездолета. Что-то мерзко хрустнуло в боку, и он успел подумать: неужели все?

Нет. Он и сознания не потерял. Едва успев вскочить, понесся к тюрьме, превозмогая колючую разлапистую боль в боку. Он хорошо сделал свое дело и решил, что теперь имеет право соблюсти традиции: если от погибшего Динго осталась хоть горсточка праха, хоть кусок ткани, хоть пуговица – их нужно доставить на Землю. Причудой эту традицию считают лишь люди посторонние. Люди спасены, и теперь он рискует собой одним…

Он нырнул в пролом, загрохотал по лестнице, боясь, что потеряет сознание, – голова раскалывалась, тело рвали на куски невидимые клещи. Ночь, пустое здание инопланетной тюрьмы, гул шагов – дикий сюрреалистический сон, только вот проснуться нельзя… Он схватил с пола обрывки рубашки, нашел заветную пуговицу, спрятал ее в карман, застегнул карман и помчался назад. Обернувшись в проеме, выстрелил по опустевшей тюрьме – гореть, так всему…

Меншиков бежал по пылающему лесу. Наперерез с истошным визгом промчались какие-то мохнатые клубки. На месте купола буйствовало пламя, огненный поток расползался с холма, и пылающие деревья оседали в него, словно поставленные на раскаленную сковородку свечи. Пук горящих веток рухнул на спину, как давеча зверь, Меншиков упал и катался по земле, сбивая пламя. Просто удивительно, что эти сырые на вид деревья так яро горели…

Сбил пламя, вскочил и побежал, перепрыгивая через ручейки огня, передовые струйки огненного потока, величаво и грозно растекавшегося по площадке. Крайние корабли стояли уже в огне. Жар стягивал кожу. На одном звездолете автоматически включилась внешняя защитная система, и туманные облака пены пытались оттолкнуть наступающий огонь.

Меншиков с маху угодил ногой в пламя и не почувствовал боли. Мохнатый клубок, ничего уже не соображая от страха, влетел в люк «Байкала» и скорчился в углу. Не обращая на него внимания, Меншиков запер люк – шею так свело болью, что хотелось выгнуться колесом назад, – упал в кресло, не глядя надавил клавиши обожженными пальцами. Глянул на широкий обзорный экран.

Такой эта планета и осталась в памяти Меншикова – повсюду дымное пламя, неправдоподобно четкие силуэты деревьев на его фоне, пылающие кроны. И вереница светящихся дисков, промчавшихся к тому месту, где стоял купол, а сейчас не было ничего, кроме огня…

Взвыли датчики, возмущенные учиняемым над агрегатами насилием, – корабль входил в гиперпространство на глай-форсаже, с работающими стартовыми агитгравами, с разгона. На такое решались в исключительных случаях, но Меншиков боялся, что не успеет, потеряет сознание. У его железной выносливости были свои пределы.

На обзорном экране синело небо и белели мохнатые разводы облаков. «Байкал» добросовестно доставил его ко второй планете Альфы Каравеллы и сейчас барражировал в стратосфере, ожидая новых приказаний. Павел Меншиков по кличке Локомотив вновь доказал, что он всегда возвращается.

Воспаленными глазами он долго смотрел на экран, не в силах сообразить, над каким континентом болтается. Нажал кнопку аварийного вызова и, когда пришел пеленг, повел корабль вниз.

«Байкал» пробил облака и опустился на огромное зеленое поле. Один за другим гасли огоньки на пульте, агрегаты замирали в ожидании готовности.

– Ты хороший корабль, – сказал Меншиков «Байкалу», поднялся из кресла и стряхнул с тела расстегнутые ремни. Чертовски болело в боку.

Возле люка прижался к полу зеленый мохнатый зверь, что заполошно прыгнул сюда, спасаясь от пожара, – похоже, ближайший родич того, что свалился на плечи в лесу. Даже если так, сейчас это был всего-навсего подвывающий комочек страха. Меншиков пинком вышиб непрошеного пассажира в открытый люк и выпрыгнул следом.

Поодаль возвышалось белое здание галактического маяка с блестящими спиральными антеннами на плоской крыше. Приятно пахло здешними степными травами, и в небе сиял Риоль – Альфа Каравеллы. Правда, у зеленой травы был чуточку иной, неземной оттенок, и Риоль заметно отливал голубым, но все же это был дом, пусть и для бродяг, Меншиков не помнил, чтобы когда-нибудь еще ему было так приятно возвращаться.

Перед ним полукругом стояли человек десять, половина в коротких палевых куртках «Динго», и Павел Меншиков, спасатель по прозвищу Локомотив, законный триумфатор, сделал шаг вперед к ним, а вот второго шага сделать не смог. Нет, ноги служили ему, но глаза не хотели верить, потому что он видел перед собой тех, кого никак не могло быть здесь, их вообще больше не было, они погибли. Их не было в этом мире, этом времени. Их не было нигде. Мертвые возвращаются только в снах, да еще могут смотреть с фотографий и экранов, однако, безусловно, неспособны в ясный солнечный день появиться перед тобой и выглядеть до ужаса живыми. Остается моргать и тереть глаза. Это помогает. Иногда.

Не помогло. Меншиков стоял слегка пошатываясь, моргал так, словно под веки набился песок, однако по-прежнему видел среди встречающих Роми в незнакомом ему светлом платье и здоровенного, загорелого Алена Ле Медека. И Гришу Бильджо. И Лукаса с «Эсмеральды».

Потянуло сесть, и он шагнул назад, сел, опершись спиной на твердый теплый бок «Байкала», продолжая моргать и протирать глаза. В конце концов, человек, которому средь бела дня привиделись мертвецы, имеет право сесть и посидеть, пока не пройдет наваждение.