Цикада и сверчок (сборник) - Кавабата Ясунари - Страница 34

– Отец, в Токио тоже уже кончился дождь?

– Дождь? Когда я садился в электричку на токийском вокзале, он еще шел, а когда приехал сюда, погода уже была прекрасная. В каком месте по дороге прояснилось, я не заметил.

– В Камакура тоже еще совсем недавно шел дождь, и, как только он прекратился, Фусако-сан отправилась на почту.

– А гора еще вся мокрая.

Девочку уложили на веранде, она подняла голые ножки и ухватилась за них – ногами она управляла легче, чем руками.

– Да, да, ну вот, давай-ка посмотрим на гору. – Кикуко подстелила ей пеленку.

Низко пролетел американский военный самолет. Услыхав шум, девочка повернулась в сторону горы. Самолета не было видно, но его огромная тень отпечаталась на склоне горы и уплыла. Наверно, и девочка увидела эту тень.

Синго вдруг поразило, как заблестели глаза ребенка от наивного удивления.

– Она не представляет себе, что такое воздушный налет. Как много уже родилось детей, не знающих войны.

Синго взглянул на Кунико. Блеск в ее глазах исчез.

Вот если бы удалось запечатлеть на фотографии теперешнее выражение глаз Кунико. И чтобы в них отражалась тень самолета на горе. А на другом снимке…

Ребенок погибает, его атаковал самолет.

Синго хотел сказать это, но, вспомнив, что только вчера Кикуко сделала аборт, умолк.

И все же как много еще в мире детей, которых можно запечатлеть на таких двух фотографиях.

Неожиданно Кикуко, подхватив под мышки девочку и придерживая ее снизу рукой с зажатой пеленкой, поспешила в ванную.

Синго вернулся в столовую, размышляя о том, что тревога за Кикуко заставила его вернуться домой раньше обычного.

– Как ты рано. – В комнату вошла Ясуко.

– Где ты была?

– Мыла голову. Когда прошел дождь и снова выглянуло солнце, у меня вдруг зачесалась голова. Старая голова – вот и чешется.

– Не знаю, у меня голова не чешется.

– Наверно, тебе поставили голову лучшего качества, – засмеялась Ясуко. – Я слышала, что ты пришел, но выходить с мокрой головой не стала – побоялась, что ты рассердишься.

– Стоит ли старухе заниматься мытьем головы? Остричься наголо, а из волос сделать кисточку для взбивания чая.

– И то правда. Но кисточки для взбивания чая – так это тогда и называлось – носили на голове не только старухи. В эпоху Эдо и мужчины и женщины коротко стригли волосы и увязывали их сзади пучком, похожим на кисточку для взбивания чая. Я видела в театре кабуки.

– Не пучком увязать, а наголо остричь, вот что я тебе предлагаю.

– Можно и так. Волос у нас с тобой еще много.

Синго понизил голос:

– Кикуко уже совсем поднялась?

– Да, поднимается потихоньку… Уж очень она еще бледная и слабая.

– С ребенком возится. Лучше, наверно, не делать ей этого.

– Фусако попросила присмотреть за девочкой и положила ее в постель Кикуко. Девочка тогда крепко спала.

– А почему тебе было не взять ее?

– Когда Кунико заплакала, я как раз мыла голову.

Ясуко встала и принесла Синго домашнее кимоно.

– Ты так рано вернулся, я уж подумала, не заболел ли.

Кикуко, кажется, вышла из ванной и направилась в свою комнату. Синго позвал ее:

– Кикуко. Кикуко.

– Да.

– Давай сюда Кунико.

– Хорошо, сейчас.

Она вошла в комнату, ведя за руку девочку. Кикуко успела привести себя в порядок и переодеться.

Кунико ухватилась за плечо Ясуко. Ясуко, чистившая брюки Синго, протянула руку и обняла девочку за ножки.

Кикуко унесла одежду Синго.

Повесив ее в шкаф, который стоял в соседней комнате, она тихо прикрыла дверцы. Увидев свое отражение в зеркале, вделанном в дверцу с внутренней стороны, Кикуко испугалась. Она колебалась, не зная, вернуться ли ей в столовую или лечь в постель.

– Кикуко, тебе, пожалуй, лучше лечь, – сказал Синго.

– Хорошо.

От оклика Синго Кикуко вздрогнула. И, не заглянув в столовую, пошла в свою комнату.

– Тебе не кажется, что Кикуко ведет себя как-то странно? – нахмурилась Ясуко.

Синго не ответил.

– Я просто ума не приложу, что с ней происходит. Встала, еле ходит, я все время боюсь, что она упадет.

– Угу.

– И все-таки надо как-то разобраться с делами Сюити.

Синго кивнул.

– Может, ты поговоришь откровенно с Кикуко? Я возьму Кунико и пойду с ней встречать Фусако, заодно и на ужин куплю чего-нибудь. Фусако есть Фусако.

Ясуко взяла девочку на руки и поднялась.

– Зачем Фусако понадобилось идти на почту? – сказал Синго, и Ясуко обернулась.

– Я и сама об этом подумала. Может, чтобы отправить письмо Аихара? Уже полгода, как они расстались… Да, скоро уже полгода, как она вернулась к нам. Это случилось под Новый год.

– Опустить письмо могла бы и в ближайший почтовый ящик.

– Она, наверно, думает, что если опустить письмо на почте, оно дойдет быстрей и верней. Стоит ей вспомнить своего Аихара, она теряет рассудок – тут уж ничего не поделаешь.

Синго горько улыбнулся. Он почувствовал, что Ясуко все еще на что-то надеется.

Видимо, в женщине, которой удалось до старости сохранить семью, оптимизм укореняется глубоко.

Синго поднял газету четырех-пятидневной давности, которую до этого читала Ясуко, и стал просматривать.

Там была поразительная статья: «Лотос, который цвел две тысячи лет назад».

Весной прошлого года в лодке-долбленке периода Яёи[30], найденной при раскопках на берегу реки Кэмигава у города Тиба, обнаружено три семени лотоса. Установлено, что семенам более двух тысяч лет. Профессор ботаники, специалист по лотосам, посеял эти семена и в апреле нынешнего года высадил в трех местах полученную рассаду: в прудах опытной сельскохозяйственной станции Тиба, в парке Тиба и в доме одного винодела на улице Хатамати в Тиба. Видимо, этот винодел помогал вести раскопки. Он налил в котелок воды, поместил туда рассаду и поставил его в сад. Лотос винодела расцвел первым. Профессор ботаники, которому сообщили об этом, примчался в дом винодела и стал гладить прекрасные цветы, без конца повторяя: «Расцвел, расцвел». Обо всем этом писала газета. Писала, что цветок состоит из двадцати четырех лепестков.

Под статьей была помещена фотография, на которой седеющий профессор в очках поддерживает руками распустившийся цветок лотоса. Из подписи под фотографией Синго узнал, что профессору шестьдесят девять лет.

Полюбовавшись цветущим лотосом, Синго с газетой в руках пошел в комнату Кикуко.

Они занимали ее вдвоем с Сюити. На письменном столе – приданом Кикуко – лежала шляпа Сюити. Рядом со шляпой – стопка почтовой бумаги: видимо, Кикуко собиралась писать письмо. Ящик стола прикрыт свисающей вышитой салфеткой.

Пахло духами.

– Ну как дела? Лежи спокойно и не вставай. – Синго сел к столу.

Кикуко во все глаза смотрела на Синго. Ей было не по себе оттого, что Синго не разрешил ей встать, а лежать при нем было неудобно. Щеки у нее чуть порозовели. Но лоб оставался белым, и на нем красиво выделялись густые брови.

– Семена лотоса двухтысячелетней давности дали всходы, и лотосы расцвели, видела в газете?

– Да, видела.

– Значит, видела? – пробормотал Синго и после небольшой паузы: – Будь ты с нами откровенна, хуже от этого не было бы – наоборот. Ты в тот же день вернулась домой, тебе это не повредило?

Кикуко потрясли слова Синго.

– Еще в прошлом месяце ты говорила о ребенке… Я уже тогда все понял.

Кикуко, лежа на подушке, покачала головой.

– Тогда я еще ничего не знала. Если б знала, постыдилась бы говорить о ребенке.

– Вот как? Сюити сказал мне, что ты слишком целомудренна… – Увидев, что на глаза Кикуко навернулись слезы, Синго не стал продолжать. – Врачу ты больше не должна показываться?

– Завтра зайду.

Назавтра, когда Синго вернулся домой, Ясуко уже с нетерпением ждала его.

– Кикуко уехала к родителям. Ее уложили в постель… Часа в два позвонил Сакава-сан, к телефону подошла Фусако. Он сказал, что к ним приехала Кикуко, чувствует себя не совсем хорошо, и ее уложили в постель. Дня через два-три поправится, говорит, и тогда ее привезут обратно.