Эфиопика - Гелиодор - Страница 41

• Предыдущая
• 41/74
• Следующая

Содрогнулся при этом известии наш корабль и во время штиля исполнился волнения, потрясаемый шумом, воплями и беготней. Одни прятались внутри корабля, другие на палубе увещевали друг друга обороняться, третьи хотели вскочить в спасательную лодку и обратиться в бегство, пока наконец война не застала всех их, не желавших биться, колеблющихся или вооружившихся чем попало для защиты. Я же и Хариклея обняли Теагена и еле могли удержать его: он весь кипел и, вне себя, рвался в бой. Хариклею побуждало к этому желание не быть разлученной с Теагеном даже смертью. Она говорила, что хочет разделить его участь, погибнуть от того же меча и того же удара. Я, зная, что нападавший был Трахин, сообразил, что в будущем можно рассчитывать и на кое-что благоприятное. Так оно и произошло. Приблизившись наперерез, разбойники пытались по возможности без кровопролития овладеть нашим кораблем и пока что не нападали. Описывая круги вокруг корабля и этим не позволяя ему куда-либо двинуться, они как бы держали его в осаде и добивались сдачи.

– Несчастные, – кричали они нам, – что вы безумствуете, подымаете руки против необоримой, превосходящей вас силы и идете на верную смерть? Пока мы еще человеколюбивы к вам, мы разрешаем вам войти в лодку и искать спасения, где вы хотите.

Вот что они предлагали. Находящиеся же на корабле, пока битва была безопасной и шла бескровная война, держались храбро и заявляли, что не уступят.

Когда же самый смелый из разбойников вспрыгнул на корабль и, поражая мечом попадающихся ему навстречу, на своем примере показал, что убийство и смерть решают сражение, все остальные разбойники тоже стали прыгать на корабль. Тогда финикийцы одумались и, упав ниц, стали просить о пощаде, обещая выполнить все, что им прикажут. Хотя пираты уже начали резню – вид крови служит ведь закалкой для воинственных наклонностей, – однако по приказанию Трахина, против всякого ожидания, пощадили павших ниц. Наступило перемирие без договоренности: под именем якобы мира продолжалась самая суровая война, так как условия были назначены еще более тяжкие, чем само сражение. Было приказано в одной лишь худой одежде покинуть корабль, и смерть была назначена ослушникам. Но людям жизнь, видно, дороже всего[125]. Так было и теперь: финикийцы, лишившись имущества, бывшего на корабле, словно и не понесли утраты, но считали себя в прибыли; каждый спешил опередить другого и первым войти в лодку – все наперерыв старались обезопасить себя.

Когда же и мы, послушные приказанию, подошли, Трахин задержал Хариклею.

– Ничуть не против тебя, милая, – сказал он, – эта война, а из-за тебя она возникла. Уж давно, с тех пор как вы покинули Закинф, я следую за тобой, из-за тебя пустился я в море и подверг себя такой опасности. Поэтому не бойся, знай, что ты вместе со мной будешь госпожой надо всем этим.

Так сказал ей Трахин. Она же, хитрая по природе и к тому же умея пользоваться случаем, да и следуя моим наставлениям, подавила выражение печали в своем взоре, вызванное всем окружающим, и принудила себя выглядеть привлекательной.

– Благодарение богам, – сказала Хариклея, – они внушили тебе человеколюбие по отношению к нам. Если же ты хочешь, чтобы я была у тебя в самом деле спокойной и такой оставалась, окажи мне первый знак твоего расположения: спаси вот этого брата моего и отца и не вели им покидать корабля. Я не в силах жить в разлуке с ними.

С этими словами она припала к его коленам и долго обнимала их, умоляя о пощаде. Трахин, наслаждаясь этими объятиями, нарочно оттягивал обещание. Растроганный слезами и совершенно покоренный ее взором, он поднял девушку и сказал:

– Брата я дарю тебе, и даже очень охотно. Я вижу, что юноша исполнен храбрости и способен разделять с нами наш образ жизни. А старик этот, хотя и будет нам, конечно, в тягость, пусть уж остается ради тебя одной.

Между тем как все это говорилось и совершалось, солнце совсем склонилось к закату, распространяя промежуточный между днем и ночью сумрак. Море вдруг забушевало: возможно, время суток вызвало такую перемену, а возможно, это произошло по воле какого-то рока. Послышался глухой рокот нисходящей бури, и следом, с той же стороны, нагрянул порывистый резкий ветер, наполнив нежданным смятением разбойников, – ведь они были застигнуты бурей не на их собственном судне, а на нашем корабле при разграблении груза и совершенно не знали, как справиться с таким большим судном. Всякая часть мореходного дела наудачу исполнялась первым попавшимся, каждый смело брался, не имея никакого навыка, то за одно, то за другое. Кто беспорядочно подбирал паруса, кто неумело возился со снастями. Одному, несмотря на его неопытность, поручалась работа на носу корабля, другому на корме и по бортам.

Так-то мы были ввергнуты в крайнюю опасность не силою бури – не так уж сильно нас кидало, – но беспомощностью кормчего; он еще кое-как держался, пока мерцал отблеск дневного света, но совершенно сдал, когда победил мрак. Волны уже начали захлестывать наш корабль, и немногого недоставало, чтобы он пошел ко дну. Некоторые из разбойников собрались было перейти на свое собственное судно, но потом отказались от этого из-за волнения, да и Трахин не советовал, убеждая их, что они могут добыть себе тысячи судов еще получше, если спасут корабль с его богатствами. В конце концов Трахин перерубил канат, которым суденышко было привязано к кораблю, объясняя им, что они волочат за собою еще вторую бурю, и указывая, что следует подумать и о будущей безопасности. Ведь если они прибудут куда-нибудь с двумя кораблями, это покажется подозрительным: у них, во всяком случае, потребуют отчета о мореходах с другого корабля.

Его доводы показались пиратам убедительными; оба снискали их одобрение потому, что один из доводов сейчас же оправдал себя: мы почувствовали небольшое облегчение, чуть только избавились от суденышка. Но мы не вовсе освободились от прочих ужасов, и пока волна громоздилась на волну, корабль потерял многие из своих частей, а мы испытали все виды опасности, еле-еле выдержав эту ночь. На следующий день, под вечер, пристали мы к какому-то берегу у Гераклова устья Нила и, злосчастные, против воли ступили на Египетскую землю.

Пираты радовались, но мы были удручены и сильно негодовали на море за наше спасение, так как море отказало нам в непостыдной смерти, предало нас суше и ожиданию, еще более страшным, чем оно само, и покинуло на произвол разбойников, беззаконных, как мы вскоре и убедились. Не успели эти нечестивцы выйти на землю, как под предлогом, что желают принести благодарственные жертвы Посейдону, они стали выносить из корабля тирское вино и все прочее и послали людей в окрестные селения для закупки скота, снабдив их в изобилии деньгами и наказав соглашаться на любую цену, какую ни запросят.

Посланцы скоро вернулись, пригнав целое стадо овец и свиней, оставшиеся на месте приняли их, развели костер, начали снимать шкуры с жертвенных животных и приготовлять пиршество.

Трахин, отведя меня в сторону, чтобы другие не могли слышать, сказал:

– Отец, я выбрал себе в жены твою дочь и, как ты видишь, собираюсь сегодня справить свадьбу, соединив с жертвоприношением богам это сладчайшее празднество. Так вот, чтобы ты заранее знал и не был мрачным на пиру, а также чтобы дочь твоя, узнав об этом от тебя, радостно приняла то, что ей предстоит, я и решил сообщить тебе наперед о моих намерениях. Я вовсе не хочу подтверждения с твоей стороны, я обладаю властью, которая служит порукой, что мое желание будет выполнено, но все же ради счастливых предзнаменований и ради приличия пусть невеста от своего родителя узнает о браке и с большею покорностью приготовится к нему.

Я одобрил сказанное им и сделал вид, будто радуюсь и воздаю величайшее благодарение богам за то, что мою дочь они дали в супруги ее повелителю.

Я удалился на некоторое время и, поразмыслив о том, что надлежит делать, вернулся к Трахину и стал просить его отпраздновать это событие еще более торжественным образом: пусть он отведет для девушки корабль в качестве брачного чертога, пусть запретит всем входить туда и мешать ей, чтобы без помехи можно было позаботиться о свадебном наряде и прочем убранстве: ведь будет в высшей степени странно, если та, которая гордится благородным происхождением и богатством, а главное, собирается стать супругой Трахина, не явится, убранная чем только возможно, если уж время и место мешают нам более блестяще справить брачные обряды.

• Предыдущая
• 41/74
• Следующая