Нэнэй - Марат Муллакаев - Страница 25
- Предыдущая
- 25/38
- Следующая
– Мам, от кого письмо? – Ильдар взял из рук матери бумагу.
– Помнишь, в прошлом году мы посылали в Москву, в архив, запрос о наградах отца? Вот пришел ответ. Читай…
Ильдар взял бумагу и, запинаясь, начал читать:
«Гражданка Хаят Хафизова! На Ваш запрос… о Вашем муже Лушникове Григории Васильевиче, 1901 года рождения, призванного на фронт 26 июля 1941 г. из города Ленинграда (ул. Набережная реки Мойки, дом 6, кв. 4), сообщаем, что капитан Лушников Г.В. пал смертью храбрых в бою с немецко-фашистскими захватчиками 18 апреля 1945 г. Похоронен в братской могиле в Берлине»…
Ильдар с недоумением посмотрел на отца, потом – на мать.
– Читай дальше! – нетерпеливо крикнула Хаят. – Читай!
− «Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 июня 1945 года капитан Лушников Григорий Васильевич посмертно награжден орденом Боевого Красного Знамени.
– Вот видишь, – через силу улыбнулся Григорий, обращаясь к Хаят. – Я же еще в первую встречу говорил тебе, что я герой, а ты смеялась…
По его щекам потекли слезы.
– Пап, – Ильдар никак не мог понять содержания письма, – почему они написали «посмертно»?
– Москва, сынок, не ошибается. – Григорий улыбнулся, погладил сына по руке. – Значит, меня уже нет… Даже с твоей мамой не успел расписаться и тебе не дал свою фамилию…
– Брось говорить глупости! – остановила мужа Хаят. – Теперь ты будешь жить назло этим архивным чиновникам!
Он умер через три дня – уснул и не проснулся. Хаят знала, что Гриша обречен, но она до последнего его вздоха не верила, что однажды, вернувшись с работы, не встретит теплого взгляда Григория. Но это случилось. И это произошло, как ей показалось, совершенно внезапно и до безумия нелепо.
…Хаят-апай видела, как снаряд накрыл Руслана и Альфию. Она и вскрикнуть не успела, как второй огненно-грязный столб возник перед ее глазами – метрах в ста взорвался следующий снаряд. В последний миг Гелисхан схватил Хаят-апай за плечо, толкнул ее в небольшую воронку и прыгнул вслед за ней. Едва он успел закрыть старушку своим телом, как рядом, метрах в двадцати, рванул третий снаряд, затем четвертый… Хаят-апай не могла шевельнуться, слышала лишь и чувствовала, как под ней подпрыгивает земля и что-то, свистя и шипя, падает рядом. Наконец взрывы отдалились, и Гелисхан, вскочив на ноги, подхватил женщину на руки, словно ребенка, и побежал искать укрытие. Что-то теплое и липкое капало женщине на лицо. Она хотела вытереться, но не могла вытащить свои руки, зажатые в крепких объятиях мужчины. Гелисхан бежал, задыхаясь, с каждым шагом теряя силы, пока не обнаружил какой-то лаз в подвал, и упал на колени. Воспользовавшись минутной слабостью рук своего спасителя, Хаят-апай освободилась и скатилась на землю. Она увидела голову Гелисхана, залитую кровью, и попыталась осмотреть рану.
Подбежали двое чеченцев, взяли раненого под руки и потащили его в разверзнутую пасть подвала, а затем один из них вернулся и помог старушке спуститься вниз. Чеченцы что-то говорили ей, но она испуганно искала взглядом Гелисхана и, найдя его лежащим на полу в углу, подошла к нему. Она достала из рюкзака, который уцелел во время бешеного бега, нательное белье и, разорвав его, стала вытирать кровь с лица мужчины. Он застонал и открыл глаза.
– Жива, нана? – спросил он, натянуто улыбаясь.
Появился молодой чеченец и что-то спросил у Гелисхана, косясь на женщину.
– Из Башкирии она, – ответил раненый, переходя на русский. – Наша гостья…
Тот моментально оценил обстановку, принес канистру воды и поставил рядом с Хаят-апай. Она засучила рукава, налила в привязанную к емкости кружку воды, протянула Гелисхану.
– Попей, сынок, – сказала она, – сейчас я промою твои раны, легче станет.
Старушка достала остаток нательного белья (он пошел на перевязочный материал) и осторожно начала снимать с Гелисхана пропитанную кровью и потом рубашку.
– Потерпи, дорогой, я быстро, – как заклинание, повторяла она ободряющие слова.
Ей вызвался помогать молодой чеченец. Они раздели Гелисхана, перевернули на живот. Кожа спины во многих местах была содрана, под лопаткой застрял небольшой осколок то ли стекла, то ли дерева. Она подцепила его пальцами и слегка пошевелила. Гелисхан застонал.
– Крепись, джигит… – Хаят-апай, крепко зажав осколок, потянула на себя. – Вот и все! – успокоила она и зажала рану.
Оказав Гелисхану посильную помощь, она вздохнула с облегчением, но тут к ней подвели другого раненого. Этот был парнишка лет тринадцати. Он истекал кровью, а затем вовсе рухнул без сознания. Старушка достала из рюкзака платье и, попросив молодого чеченца разрезать его на полоски, кинулась осматривать парня. У него было пробито навылет плечо, раздроблено колено. Пока его бинтовала, в подвал одного за другим втащили еще двух стонущих мужчин. Один из них с мольбой взывал о помощи.
– Нана, хи*… – хрипел он, облизывая засохшие губы. – Хи… Хи…
Хаят-апай догадалась, подала ему воды. Он затих, закрыл глаза. Пока женщина перевязывала первых изувеченных бойцов, начали поступать другие. Уже часа через два подвал превратился в санчасть, только в роли врача, медсестры и сиделки оказалась случайно попавшая сюда старушка.
Вскоре один из чеченских вояк привел женщину, у которой была сумка с медикаментами. Хаят-апай вздохнула с облегчением. Вдвоем они кое-как сумели оказать помощь раненым, пока наконец не появился доктор по имени Касым. Он осмотрел парней, распорядился двоих отправить в госпиталь, а остальных, как только наступит ночь, вывезти из Грозного.
Глава восемнадцатая
Без Гелиcхана в этом городе, объятом пламенем и людской ненавистью, было бесмысленно куда-либо идти, да и не хотелось ей оставлять своего раненого спасителя в холодном, сыром подвале. Гелисхан поправлялся медленно, хотя уже через дней пять смог самостоятельно подниматься. Хаят-апай сама не заметила, как привязалась к этому суровому, скупому на слова кавказцу, ухаживала за ним, как за родным Гришей.
Видно было, как он стеснялся, когда она брила ему бороду, вытирала тело мокрой тряпкой, кормила с ложечки, но мужчина терпеливо молчал. Однажды не выдержал, заговорил:
– Хаят-апай, вы напоминаете мне мою мать: она так же ухаживала за мной, когда я болел.
– Где же твоя мама, она жива?
– Не-е-ет… – вздохнул он. – Пусть земля будет ей пухом. Погибла в сорок четвертом, когда нас выселяли из родных мест по приказу Сталина... Мне было всего около шести лет, но я помню, как ночью в наш дом ворвались солдаты. Отца увели первым, и больше я его не видел: всех мужчин нашего селения расстреляли во дворе мечети. Маме тогда было всего двадцать два. Когда один из
- Предыдущая
- 25/38
- Следующая
