Бумажный пейзаж - Аксенов Василий Павлович - Страница 27
- Предыдущая
- 27/42
- Следующая
Он стоял у окна в своем огромном кабинете и смотрел на ветви сада, когда она вошла. Он протянул ей навстречу руки и грустно улыбнулся. Помнишь ли ты, как улыбалось нам счастье? Помнишь ли ты наши мечты? Ах, это был только сон, но какой чудный сон…
— Увы, мой друг, Митя — не царь, и единственное, что он посоветовал тебе, жить тихо и… — тут мама извлекла из сумочки кружевной платочек, на котором второпях тушью Для ресниц записала сказанное Митей, — и не способствовать… вот так… расширению… вот именно… и без того серьезной информации. Пока, сказал Митя почему-то шепотом и добавил почти неслышно: нужно ждать, ждать, ждать…
Между тем пришла осень, и разразилась война на Ближнем Востоке. Израиль использовал свой религиозный праздник Йом Кипур для затягивания арабских народов в ловушку новой агрессии.
В разгар боев на Синае Яков Израилевич Протуберанц стоял в очереди к телефону-автомату возле метро «Динамо». Он был четвертым, а за ним уже скопился целый хвост.
В будке упражнялся брюнет в светло-сером костюме, то поворачивался к очереди длинной спиной с выпирающими лопатками и драматически в такой позиции изгибался, то вдруг давал лицезреть лошадиное лицо, закатывающиеся в пафосе беседы мутные глаза, клавиатуру желтых зубов, длинные и волосатые пальцы с насаженными на них перстнями. Просто настоящий «театр одного актера».
Якова Израилевича эта ситуация нимало не раздражала, потому что он даром времени не терял, размышлял свои возражения австралийскому мыслителю W, объясняющему историю роевыми инстинктами человеческих масс, и даже делал кое-какие пометки для памяти, фигурально говоря «на манжетах», а фактически на полях французского журнала «Альтернатива», где недавно была напечатана его статья.
А вот остальная публика, однако, начала уже основательно ворчать в адрес неопределенного брюнета, который разговорился, как будто он дома. Надо монеткой постучать этому нерусскому товарищу, может, опомнится, пока не поздно.
Товарищ, стоящий первым в очереди, сочтя претензии сзади стоящих товарищей вполне обоснованными, ребром двухкопеечной монеты постучал в стекло будки тому товарищу, который злоупотреблял общественным терпением, то есть брюнету. Тогда вышеуказанный приоткрыл дверь будки и плюнул в лицо тому, который стучал. Затем, закрыв дверь, продолжал свой театральный диалог. Публика была потрясена и сразу начала безмолвствовать. Кто его знает, кто такой, если плюется. Вот вам опровержение вашей теории, дорогой W, подумал Протуберанц. Вот налицо резко индивидуалистический акт отдельной недетерминированной личности, который может иметь основательные общественные последствия.
— Товарищи! — после довольно продолжительного молчания воззвал оплеванный. — Что же, так всю жизнь и будем терпеть?!
Публика хмуро напряглась. Субъект в будке, картинно изогнувшись, демонстрировал тонкую талию и вызывающе выпяченное под тонким габардином свое хозяйство.
Если это еврей, подумал Протуберанц, то, боюсь, мы сейчас получим в некотором смысле общественный антисемитский акт. Внешне это подтвердит теорию уважаемого коллеги W, однако ведь в основе-то…
Субъект повесил трубку, открыл дверь и крикнул с порога телефонной будки:
— Русские свиньи!
После чего начал валиться на бок, производя еще при этом спазматические движения кадыком.
Оплеванный товарищ поддержал падающего.
— Не будем уподобляться линчевателям из Алабамы, — сказал он публике, которая и не собиралась уподобляться никаким линчевателям, а пребывала лишь в некотором недоумении — что же товарищ имел в виду, выкрикивая подобную нелепость? — Сейчас мы его просто-напросто передадим блюстителям порядка, — сказал оплеванный и обратился за помощью к ближайшему мужчине, то есть к Я. И. Протуберанцу: — Надеюсь, поможете, товарищ?
Итак, вдвоем с оплеванным товарищем философ Протуберанц транспортировал похрапывающего и постанывающего товарища брюнета в ближайшее отделение милиции, что под трибунами небезызвестного столичного стадиона. Там в этот час было тихо. Дежурный лейтенант читал книгу. В углу подремывал единственный задержанный, красноносый и кудреватый, похожий на Емельяна Пугачева, хоть и кривой, как фельдмаршал Суворов, бич.
— Ну, что вам, ребята? — спросил лейтенант таким тоном, будто Протуберанц и оплеванный товарищ здесь частые гости.
Выслушав рассказ об оскорблении путем испускания слюны и выкрикивания лозунгов, чуждых принципам пролетарского интернационализма, офицер вздохнул и вытащил бумагу для составления протокола. Тут выяснились, конечно, личные данные всех участников драмы, двух сознательных граждан, доставивших в отделение дерзкого брюнета, а также и сам дерзкий брюнет, несмотря на сопротивление и попытки станцевать что-то восточное, был опознан по дипломатическому паспорту как господин или товарищ Ясир Абу Гадаф, атташе по культурным вопросам Республики Сомали. Фамилия же оплеванного товарища оказалась Морозко, а имя-отчество Борис Рувимович.
— Клянусь, думал, что азербайджанца тащим, — шепнул Борис Рувимович Якову Израилевичу. — Теперь, старик, возникает просто вопиющая история: наши как раз сегодня Суэцкий канал форсировали, а мы с тобой араба — в милицию! Вот схлопотали мы с тобой приключения на собственную верзоху!
Дежурный офицер, однако, никакого символического значения не придал тому факту, что два еврея привели в участок одного араба. У этого сомалийского товарища, объяснил он, к сожалению, дипломатическая неприкосновенность, иначе мы бы его сейчас в медицинский вытрезвитель спать отправили, а теперь придется сказать «гуд бай, салям алейкум», пусть его теперь сами сомалийские товарищи по партийной линии выгребут.
Он вызвал коляску, лично проводил бессмысленно хохочущего дипломата до дверей, передал его в руки сержанту и только слегка коленкой поддал ему на прощание.
— А вам, ребята, придется задержаться, — сказал он евреям, — сейчас начальник приедет, будем разбираться.
— Так ведь мы же ж пострадавшие! — заволновался Морозко Борис. — Мне лично в лицо желтой слюной было плюнуто! Что же это за равенство такое получается, где же тут Декларация прав человека?
— Да все в ажуре, — сказал офицер, — нет оснований для волнения. Просто, мальчики, у нас такая инструкция — если в какое-нибудь дело замешан дипкорпус, вызываем начальника, ну, и кого-нибудь из КГБ. Такая формальность.
Морозко и Протуберанц переглянулись. Только бы не проговориться кагэбэшнику, подумал Морозко, не выказать бы симпатии наступающим нашим войскам. Хорошенькое дело, подумал Протуберанц, а что, если попросят открыть портфельчик?
В портфеле у него, кроме упомянутого уже журнала «Альтернатива», еще имелось кое-что: нью-йоркский альманах «Воздушные пути», лондонский журнал русского авангарда «Студент», да и франкфуртские туда же «Грани». Во всех этих органах фигурировали протуберанцевские статьи на социально-философские темы.
Потянулись томительные часы ожидания начальства из КГБ. Впрочем, скорее всего, на всю эту нелепую историю ушло не более одного часа, просто так уж томительно тянулось время, такой уж это выдался томительный день уходящего лета, когда медленно и худосочно тлеют закатные тучки, неподвижно стоящие над бурым краем Петровского парка. А ведь именно в этот час, точно по минутам совпадая с нашими дурацкими событиями, огромные пустынные горизонты Синая сотрясались и озарялись артиллерийскими и ракетными ударами, а в небе в «собачьих схватках» проносились «фантомы» и «миги».
— А у меня, ребята, проблема, — пожаловался дежурный, и, конечно же, слово «проблема» неправильно им было произнесено вовсе не от недостатка образования, а, скорее, от его избытка, то есть иронически. — Вот выиграл вчера по денежно-вещевой лотерее холодильник «Север» — удача вроде бы, правда, удача? — но вот уж никак не думал, что с такой удачей возникнут в самом деле сложные проблемы. Дело в том, ребята, что у меня уже имеется на кухне холодильник «Север», а брать выигрыш деньгами просто как-то Дико, потому что хочется получить сверх хоть рубликов двадцать. Вот такая получилась обидная проблема, — в конце этого маленького монолога лейтенант уже правильно произнес ироническое слово и этим все-таки показал, что положение серьезное. Засим печально стал смотреть в окно, в котором по праздным угасающим небесам одинокий пилот тянул в этот момент свой никчемный след.
- Предыдущая
- 27/42
- Следующая
